Претерпевшие до конца. Том 2

– Это сказал бы глупый и не умеющий читать в сердцах судья! Милый мой, послушай меня. Я давно хотела сказать тебе, но мне не хватало духу, а теперь после твоих слов я не имею права молчать. Все мы почему-то стыдимся самого лучшего, самого доброго и чистого, что в нас есть! Боимся показаться смешными, остаться непонятыми. Боимся сказать друг другу самые лучшие, самые необходимые слова! А их надо говорить! И тогда бы намного меньше было отравляющих души сомнений и взаимных непониманий… Ты испортил мне жизнь? Да как это возможно, если ты и есть моя жизнь? Если без тебя я задыхаюсь, и всё существование моё, даже мысли приходят в состояние паралича! Знай, пожалуйста, что я не могу жить без тебя, и это не слова. И мне неважно прославленный ли ты учёный или изгнанник, потому что я люблю не имя, не положение, а тебя – такого, какой ты есть.

– Ты знаешь, какой я есть?

– Знаю.

– Странно, я и сам до сих пор не знаю этого…

– Ты многому учил меня, Серёжа. И научил главному: любви и вере. В твоём, в нашем доме проповедовал профессор, и я часто бывала в церкви вместе с ним. Но по-настоящему к Богу меня обратил ты. Знаешь, как это получилось? Я всегда больше всего на свете боялась потерять тебя, поэтому когда ты куда-то уезжал или болел, я не находила себе места. Я ничем не могла помочь тебе, защитить тебя, кроме молитвы. И я молилась! Никогда ни о ком и ни о чём я не молилась так подолгу, с такой горячей исступлённостью, как о тебе! Я нарочно, чтобы никто не видел, поднималась среди ночи и читала акафисты Богородице и Преподобному Сергию, чтобы они охранили тебя от беды. Так, через любовь к тебе я пришла к осознанной, живой вере. Все эти годы самой большой радостью для меня была твоя радость. Твоя улыбка, твоё доброе настроение – вот, что осветляло и живило мою душу, вот, от чего пела она. А твои огорчения становились для меня ранами куда горшими, чем любые собственные печали. Поэтому не смей, никогда не смей думать, что ты испортил мне жизнь! И никогда не говори таких жутких вещей, как теперь, если не хочешь чтобы сердце моё разорвалось от боли и страха! Я люблю тебя и буду с тобой всегда, если только ты сам не прогонишь меня. Ты… только выдержи, пожалуйста, эту теперешнюю муку. И тогда я тоже смогу выдержать… Я уже решила: я найду жильё и работу где-нибудь здесь и хотя бы так буду рядом. И мы справимся, милый мой, мы обязательно справимся с этой мукой, и всё ещё наладится! Поверь мне!

По впалым щекам Сергея покатились слёзы. Он хотел отвернуться, но Тая обняла его и стала покрывать поцелуями лицо:

– Если б ты только знал, как я люблю тебя! Если бы я только могла взять себе всю твою боль…

…Ночью, лёжа в одежде под грубой рогожей, Тая прильнула к Сергею, но он лишь крепко сжал её ладонь:

– Нет, мы не должны теперь… Если твоими молитвами я выживу здесь, то, обещаю, у нас всё станет по-людски. Я разведусь с Лидой, мы найдём священника и обвенчаемся. Так будет правильно…

– Всё будет так, как ты захочешь, – тихо откликнулась Тая, гладя его по щеке и неаккуратно подстриженным волосам.

– В тюрьме я многое понял… Вот, только там это ничем мне не помогло. Когда меня после трёх недель изоляции привели на допрос, я готовился услышать обвинения, представлял свой диалог со следователем, готовил ответы. Моя извечная самонадеянность! Эти мерзавцы сумели сломать даже Барановского, вырвав у него психологическими пытками и угрозами семье, признательные показания. Придя в себя, он пытался отказаться от них, требовал нового вызова на допрос, но его не вызвали и протокол не изменили. А я тешил себя надеждой, что вывернусь и ничего не подпишу. Я готовился к разговору, но со мной не разговаривали, Тая. Меня топтали… Следователь, почти мальчишка, орал на меня матом, сыпал угрозами столь чудовищными, что я не могу повторять. Он требовал, чтобы я говорил, и в то же время не давал мне открыть рта. Но я и не смог бы говорить, мне не позволили бы слёзы… Я оказался не готов к унижению. Совсем не готов… Когда этот мальчишка понял моё состояние, он торжествовал. Глумился надо мной, а потом ударил… И ещё… Первый раз в жизни меня избили. Не сильно, больше для острастки. Но как же это было стыдно! Потом он требовал, чтобы я дал расписку о готовности сотрудничать… Тая! В одном моя совесть чиста, этой расписки я им не дал! Я лежал на полу и плакал, и они решили, что я не в себе. А на третью ночь велели подписать признательные показания… И я подписал. Вот так мало им потребовалось, чтобы сломать меня. И уж конечно я не требовал своих показаний назад. Я хотел только одного, чтобы меня оставили в покое и не мучили больше. Прости… Я не хотел тебе этого рассказывать, но мне так больно…

Тая слушала, глотая слёзы, и не знала, чем ободрить, укрепить своего страдальца перед уготовленными ему новыми испытаниями. С ужасом думала она, как завтра ей придётся уехать, а он снова останется один со всем этим кошмаром, к которому не готова была его хрупкая натура. Как придать сил и веры ему? Чем утешить?

– Завтра ты уедешь, и я снова останусь один. Господи, как страшно…