Претерпевшие до конца. Том 2

Придало их и первое письмо Сергея из Мариинска, в котором он сообщал, что встретился там с Барановским. Пётр Дмитриевич, как ценный специалист, был назначен помощником начальника стройчасти. Будучи человеком деятельным и отзывчивым, он, разумеется, не мог пройти мимо оказавшегося в беде коллеги и исходатайствовал у начальства, чтобы Сергея назначили ему в помощь, отрекомендовав и его как специалиста. И хотя специалистом в нужной области Сергей был никаким, но, как известно, нужда заставит – всему научишься. К тому же Барановский учитель каких поискать, да и «ученик», несмотря на все свои внутренние разлады, на редкость легко и быстро схватывал то, что ему требовалось, и работать умел.

После этого письма Тая немного успокоилась. А тут как раз приспело разрешение на свидание… Лишь бы только не помешал тому её официально не оформленный статус жены! Этого она боялась ровно до тех пор, пока уже в Мариинске её не оставили в нетопленной избе дожидаться мужа.

Эти последние минуты ожидания показались Тае вечностью. Она лихорадочно ходила по комнате, затем принималась расставлять на столе кое-что из привезённых продуктов, разводить огонь, затем садилась у окна и смотрела, смотрела в сгущающийся сумрак, содрогаясь от вида вышек и колючей проволоки… Как-то выдержит это грозное испытание впечатлительная, хрупкая душа Серёжи? Не сломается ли он?

От волнения стало жарко, била лихорадочная дрожь. А вдруг всё-таки обманут? В последний миг отменят своё разрешение, поглумившись ещё раз?

Но этого не случилось, и, когда Сергей вошёл, Тая едва нашла в себе силы, чтобы подняться ему навстречу. Несколько мгновений они молча смотрели друг на друга. Вглядывалась Тая до боли в глазах: сильно ли исхудал? Не болен ли? Не сломлен ли?

Наконец, он приблизился и робко обнял её дрожащими руками:

– Девочка моя… Это, оказывается, ты! Какое счастье… Они сказали, что приехала жена, и я подумал – Лида… Хотя я мог бы догадаться. Ведь кроме тебя, мне никто даже не написал ни строчки, словно меня нет. Даже Ика…

При упоминании о дочери голос Сергея стал особенно горьким. Тая прижалась к нему крепче, гладя по плечу. Ей хотелась сказать ему так много, но слёзы мешали. Выдохнула только:

– Милый мой, как же мне тяжело, как страшно без тебя, – и чтобы взять себя в руки, засуетилась: – Но что же это я? Ведь ты смертельно устал! Ведь ты голодный! Садись! Садись! Сейчас будем ужинать…

Сергей сел, закурил папиросу и вдруг сказал:

– Прости меня.

– За что? – удивилась Тая.

– За всё. Ты знаешь, первые три недели меня держали в одиночке… Меня не вызывали на допросы, не предъявляли обвинения. Меня словно забыли, как графа Монте-Кристо. У меня не было книг, не было собеседников. А были только мысли. Совесть. Это, оказывается, очень страшно – остаться на продолжительное время один на один со своей совестью. Не один человек не обличит тебя так жестоко, как она. День за днём я сидел и вспоминал, как жил, что делал. Особенно, в последние годы… Видит Бог, никому и никогда я не хотел зла, но почему-то так вышло, что людям я приносил только огорченья. Моя крестная и другие прочили мне славное будущее, верили в мой талант и ум. А я растратил всё, разбросал, обманул их веру. Они думали, что я стану учёным. А кем я стал? Всем понемногу, а в сущности, никем. Обычной никчёмностью… Сейчас милостью Петра Дмитриевича я избавлен от общих работ. А меня то и дело подмывает отказаться от моей «должности», потому что есть люди, которые по праву могли бы занять её, а, значит, я обманом занимаю их место, когда они надрываются на общих. Именно там моё место, больше я никуда не гожусь. И там всё это закончилось бы скорее, и в мире стало бы одним никчёмным человеком меньше… И в глаза Петру Дмитриевичу я не могу смотреть без стыда… Ведь после его ареста я почти забросил Коломенское, и у меня, подлеца, так и не хватило духу перед ним покаяться. Я испортил жизнь своей жене, которая некогда так помогла мне в тяжёлый период. Я испортил жизнь тебе, дав волю своей страсти…

– Неправда! – горячо воскликнула Тая и, сев рядом, крепко стиснула руку Сергея. – Ты мне дважды дал жизнь. Первый – когда подобрал умирающей на дороге, а второй – когда позволил быть с тобой. Ты душу мою углубил, открыл мне меня саму!

– Строгий судья сказал бы: растлил…