Преступление, искупление и Голливуд

В северном блоке работал белый охранник по имени Моррис, которому, как мне показалось, понравилось, что я заступился за слабого белого пацана. В ту ночь он совершал обход и остановился у моей камеры. Я тут же проснулся.

– Хороший ход, Трехо, – бросил он и пошел дальше.

В те годы белые заключенные не были такими организованными, какими станут позже. У мексиканцев и черных существовали свои иерархии, в которые новенькие обязаны были вписываться вопреки своему страху. К тому же в середине 60-х менялись социальные нормы, на судебную систему оказывалось давление, чтобы белые ребятишки получали за преступления наравне со всеми. С ростом количества белых осужденных росло их количество в тюрьмах, причем многих сажали за решетку после первого же ареста. У них не было школы юношеской колонии или ИШМ. Эти парни попадали в тюрьму без связей, у них не было поддержки и защиты. Думаю, немало охранников, большинство из которых, разумеется, были белыми, были счастливы, что кто-то присматривает за этими мальками.

Через пару дней О’Коннора перенаправили в «Вакавилль», куда рано или поздно отправляют всех красавчиков, которых пытаются изнасиловать. В Калифорнии мало безопасных тюрем, но «Вакавилль» в этом плане куда лучше «Соледада» или «Сан-Квентина».

Когда О’Коннор отбыл, я попросил охрану перевести меня обратно в мой блок. Вместо этого лейтенант Месро и капитан Роджерс вызвали меня к себе в кабинет.

– Трехо, мы хотим, чтобы ты остался.

– Я против.

– Это не просьба.

– Здесь слишком много мелких желторотиков.

– Именно поэтому ты должен остаться. Нам кажется, ты можешь навести здесь порядок.

Месро подсластил горькую пилюлю, предложив мне управлять спортзалом. Идея мне понравилась. Помимо шестнадцати баксов в месяц, которые платили за эту работу, я купился на то, что спортзал находился рядом с погрузочной площадкой. Все, что поступает в тюрьму, будет проходить через мои руки, а добычу я могу прятать в тренажерке.

Капитан Роджерс встал.

– Давай ты вернешься в камеру и все обдумаешь?

На своей койке я обнаружил початую бутылку виски. Не уверен, что ее там оставили специально для меня, но факт оставался фактом.

На работу я согласился.

Гилберт не был хорошим парнем, но задир ненавидел. Он часто говорил: «В жопу хулиганов». В равной борьбе с парнями, которые могли за себя постоять, он не сдерживался, но никогда не бил слабых и не издевался над беззащитными. А в тюрьмах, как известно, все невиновны.

Когда я отбывал серьезный срок в «Истлейке», меня распределили к средней возрастной группе заключенных. Со мной в камере оказался маленький белобрысый пацан, у которого, Богом клянусь, прядь волос была выкрашена в голубой цвет. Он был одним из самых мелких зэков. Когда этот ребенок со мной заговорил, я подумал: «Господи, да он же девчонка». Я почти не ошибся – он оказался геем. В тот момент я впервые понял, что в мире есть люди, которым сложно вписаться в общество. Они этого не выбирали, так просто случилось.

Тот парниша (назовем его Чарли) страдал в заключении каждый день. Я спросил, за что его упекли, и он рассказал, что постоянно нарывался на неприятности. Его родители разводились и не знали, что с ним делать, потому что он отличался от сверстников.

«Господи, – подумал я тогда. – Они отправили эту мелочь в ад на земле за то, что он гей».

В то время немало детей отправляли в колонии для несовершеннолетних просто потому, что их родители судились за опеку, к ним приставали или по другим причинам, в которых сами дети были не виноваты. В колониях сидели сотни подростков, которые уже были профессиональными преступниками, и эти невинные жертвы системы оказывались в их полной власти.

Как-то во дворе я увидел, что к Чарли пристают какие-то мексиканцы. Я свистнул им и ткнул в пацана пальцем.

– Он мой.

Даже в колониях такая фраза значит очень многое, например, что ты будешь бороться за то, что считаешь своим.

– Твой? – переспросили они.

Я кивнул.

– Без проблем, братишка.

Слухи о том, что Чарли находится под моим крылом, распространились очень быстро. Возможно, в тот момент я спас пацана от чего-то, что его бы уничтожило. Но таких «чарли» вокруг было слишком много, а парней, готовых их защитить, – крайне мало. Я всегда становился покровителем для своих друзей на воле, когда был моложе. Я оберегал Тимми Санчеза, Майка Швартца, Руди Имомота. Но ставки в тюрьме были куда выше. Чарли был первым, кто пробудил в моем сердце сострадание к невинным жертвам, но далеко не последним.

Перекантовавшись в «Чино», в 1965 году я отправился в «Джеймстаун», но по пути на пару дней задержался в «Вакавилле». Мне был двадцать один год. В «Вакавилль» я приехал в белой робе с мишенью на спине – она могла пригодиться охране, если зэк вдруг решится на побег. После оформления мне выдали другую форму, зеленого цвета.