Преступление, искупление и Голливуд

– Дэнни, ты напоминаешь мне меня самого, только на тридцать лет моложе. Продолжай в том же духе и состаришься здесь так же, как я.

В «Соледаде» у меня всегда было чистое белье, белоснежные носки и начищенные ботинки. К нам перевели Гарри «Супер Еврея» Росса, и он наконец-то закончил мою чарру. Одежда у меня всегда была с иголочки и по размеру, камера скрипела от чистоты. Каждый день я проворачивал сделки на Бульваре. Короче, нарывался на неприятности, как мог.

В конце концов, со мной провернули то, что называли «извлечением». Как-то охранник попросил показать мою карточку заключенного.

– Ты серьезно, мужик? – скривился я. – Брось, это же я.

– Слишком уж ты расслабился, Трехо.

Меня тут же выдернули с Бульвара и перевели в северный блок, куда недавно доставили новеньких из колонии для несовершеннолетних. Там содержали кучу зеленых, тупых молокососов, считавших себя крутыми. Им безумно хотелось приступить к работе, чтобы их заметила мексиканская мафия или зарождавшаяся тогда «Черная партизанская семья», или любая другая группировка, в которую они надеялись попасть. Мне было всего двадцать четыре года, но по сравнению с этими сосунками я был матерым гангстером. Я уже отсидел в «Чино», «Джеймстауне», «Фолсоме» и «Сан-Квентине». Моему послужному списку можно было только позавидовать. Но перевод означал, что все мои ресурсы пропали и мне придется начинать все заново.

Мне потребовалось полчаса, чтобы занять свое место.

Ко мне подошел пацан по фамилии О’Коннор и спросил, могу ли я помочь ему с мужиками, которые пытались изнасиловать его в «Трейси».

– Наркоту достаешь?

– Раз в месяц. И друзья тоже.

– А заточку организуешь?

О’Коннор кивнул. На тот момент я принимал наркоту и глотал таблетки каждый день, а тут остался без дозы почти на сутки. Меня колотило, холод пробирал до костей, живот крутило, но я думал: «Похер, я должен заработать. Здесь и начну».

– Иди за мной, – приказал я.

Я знал, что в новом окружении нужно как можно быстрее дать понять остальным, кто я такой, и подтвердить все слухи, которые обо мне ходят. Я был и оставался мексиканцем, которого не стоит доставать.

Мы зашли в блок «А», и я быстро осмотрелся.

– Это они?

Я кивнул на четырех чернокожих, стоящих на другом конце блока у лестницы.

– Да, – ответил О’Коннор.

– Гони за заточкой.

С голыми руками я эту кашу заваривать не собирался.

Друг О’Коннора отвлек внимание охранников. Пацан отошел к двери и начал визжать и размахивать руками, как безумец. Пока охранник пытался его утихомирить, мы с О’Коннором рванули к соседнему блоку «Б». Я присел у его камеры на первом ярусе и следил за обстановкой. Неподалеку болтали мексиканцы, за общим столом шла карточная игра, но в воздухе чувствовалось напряжение. Четверо черных, которые заметили меня с О’Коннором, пялились в мою сторону, как бешеные псы. Их главарем был тощий, сухой доходяга.

Тут О’Коннор вернулся.

– Взял?

Он кивнул и приподнял футболку – за поясом оказались две заточки. Это говорило о многом. О’Коннор был симпатичным, он был обречен на роль жертвы. Несмотря на это, он не только был готов платить мне за защиту, но и сам хотел защищать себя.

– Повернись, пусть видят, как ты отдаешь мне заточку.

Он протянул мне отвертку, сточенную до размера отмычки. Черные тут же перестали на нас пялиться.

– Держись за мной и ни хрена не делай, пока не скажу.

Я сунул заточку в штаны и пошел к лестнице. Трое из парней тут же отступили на шаг назад. Большая ошибка. Отступать нельзя. Я подошел прямо к главарю.

– Знаешь его? – буркнул я ему прямо в лицо.

– Да, пересекались в «Трейси».

Главарь лихорадочно соображал и явно был напуган. Он не знал, что должен делать и должен ли вообще. В одну секунду выражение его лица из задиристого стало жалким, на нем словно загорелась надпись: «Я сейчас сдохну».

В тюрьме есть два вида людей – хищники и жертвы. Каждый день, просыпаясь, ты решаешь, кем будешь сегодня. Тот чувак был хищником, насильником и предпочитал легкую добычу. Но в то утро хищником проснулся и я.

Полез бы он со мной драться? Очень сомневаюсь. В тюрьмах не дерутся так, как это изображают в кино. Заключенные не становятся в боевые стойки и не наносят боксерских ударов. За это можно отхватить как следует. Хотя я боксировал с восьми лет, в тюрьме я бы предпочел ткнуть ножом в спину раза три, выбросить заточку и скрыться. От кулака можно увернуться, от ножа – нет.

– С этой минуты ты его не знаешь, усек? – я не спрашивал, я приказывал.

Главарь кивнул, но его взгляд забегал. Со всех ярусов за нами наблюдали зэки. Никто, кроме него и его корешей, не видел, как О’Коннор передал мне заточку.

– Увижу тебя за его спиной или за моей, прикончу.

У него был выбор: послать меня на месте (зная, что у меня в штанах острая заточка) или притухнуть. Он выбрал второе. Это решение останется с ним до конца его дней в тюрьме. О нем услышат на улицах. Все, что происходит в тюрьме, рано или поздно дойдет до гражданки, и он навсегда останется слабаком. Такая репутация однажды его убьет – неважно, в тюрьме или на воле.