Преступление и наказание, Часть 3

Afterwards he saw her lower lip quiver with indignation at her brother's insolent, cruel and ungrateful words--and his fate was sealed.	Он видел потом, как дрогнула у ней в негодовании нижняя губка в ответ на дерзкие и неблагодарно-жестокие приказания брата, - и не мог устоять.
He had spoken the truth, moreover, when he blurted out in his drunken talk on the stairs that Praskovya Pavlovna, Raskolnikov's eccentric landlady, would be jealous of Pulcheria Alexandrovna as well as of Avdotya Romanovna on his account.	Он, впрочем, правду сказал, когда проврался давеча спьяну на лестнице, что эксцентрическая хозяйка Раскольникова, Прасковья Павловна, приревнует его не только к Авдотье Романовне, но, пожалуй, и к самой Пульхерии Александровне.
Although Pulcheria Alexandrovna was forty-three, her face still retained traces of her former beauty; she looked much younger than her age, indeed, which is almost always the case with women who retain serenity of spirit, sensitiveness and pure sincere warmth of heart to old age.	Несмотря на то, что Пульхерии Александровне было уже сорок три года, лицо ее все еще сохраняло в себе остатки прежней красоты, и к тому же она казалась гораздо моложе своих лет, что бывает почти всегда с женщинами, сохранившими ясность духа, свежесть впечатлений и честный, чистый жар сердца до старости.
We may add in parenthesis that to preserve all this is the only means of retaining beauty to old age.	Скажем в скобках, что сохранить все это есть единственное средство не потерять красоты своей даже с старости.
Her hair had begun to grow grey and thin, there had long been little crow's foot wrinkles round her eyes, her cheeks were hollow and sunken from anxiety and grief, and yet it was a handsome face.	Волосы ее уже начинали седеть и редеть, маленькие лучистые морщинки уже давно появились около глаз, щеки впали и высохли от заботы и горя, и все-таки это лицо было прекрасно.
She was Dounia over again, twenty years older, but without the projecting underlip.	Это был портрет Дунечкинова лица, только двадцать лет спустя, да кроме еще выражения нижней губки, которая у ней не выдавалась вперед.
Pulcheria Alexandrovna was emotional, but not sentimental, timid and yielding, but only to a certain point. She could give way and accept a great deal even of what was contrary to her convictions, but there was a certain barrier fixed by honesty, principle and the deepest convictions which nothing would induce her to cross.	Пульхерия Александровна была чувствительна, впрочем не до приторности, робка и уступчива, но до известной черты: она многое могла уступить, на многое могла согласиться, даже из того, что противоречило ее убеждению, но всегда была такая черта честности, правил и крайних убеждений, за которую никакие обстоятельства не могли заставить ее переступить.
Exactly twenty minutes after Razumihin's departure, there came two subdued but hurried knocks at the door: he had come back.	Ровно через двадцать минут по уходе Разумихина раздались два негромкие, но поспешные удара в дверь; он воротился.
"I won't come in, I haven't time," he hastened to say when the door was opened. "He sleeps like a top, soundly, quietly, and God grant he may sleep ten hours.	- Не войду, некогда! - заторопился он, когда отворили дверь, - спит во всю ивановскую, отлично, спокойно, и дай бог, чтобы часов десять проспал.
Nastasya's with him; I told her not to leave till I came.	У него Настасья; велел не выходить до меня.