Преступление графа Невиля. Рике с Хохолком

Тогда Энида совершила небывалый поступок: она поднесла ребенка к обширной блестящей поверхности, в которой была видна она сама, прижимающая к груди игрушку с гротескным лицом. Почувствовав его растерянность, она взяла ручку младенца и помахала ею. По одновременности жеста Деодат осознал личность игрушки. И почувствовал себя раздавленным: вот этим был он сам. Он осознал свое уродство без всяких объяснений. На его лице лежала печать ужасной тайны, которая стала еще страшнее с того момента, когда он уловил, о ком идет речь. Его черты исказились, сложившись в расплывчатую гримасу, и, прежде чем он успел проанализировать ситуацию, изо рта вырвался крик, из глаз полилась вода, взгляд затуманился, тело изогнулось в конвульсии.

– Ты плачешь! – воскликнула мать.

Она не пожелала увидеть в этом нечто печальное. Ей и в голову не пришло, что мгновение назад ему открылось его уродство. «Обычные эмоции на стадии зеркала», – подумала она.

– Это хорошо, дорогой мой. Поплачь.

С некоторого времени бытует теория, что уродство определяется культурой: вроде бы именно она внушает нам, что считать красивым или безобразным, будь то люди, животные или предметы. Происходит подмена сути деталью. Даже если допустить, что культура и впрямь определяет вариации прекрасного в зависимости от времени и места, то все равно этому предшествует само понятие красоты. Мы рождаемся с этим наваждением, и оно настолько сильно, что маленьких детей естественным образом привлекают красивые люди и отталкивают уроды.

Деодат в ближайшем окружении знал только миловидное лицо матери и доброе – отца. Он впервые обнаружил, что облик может внушать ужас, и в то же мгновение понял, что это его собственный лик. Перед ним, считавшим себя избранным, предстала изнанка этого выбора, а может, и тайный его мотив. Даже если бы речь шла не о нем, он вскрикнул бы от боли. Но то, что ужас внушал он сам, стало для него неиссякаемым источником страданий.

Энида положила плачущего ребенка обратно в кроватку. И тут произошло чудо. Деодат интуитивно понял, что не следует ни на кого злиться. Любое человеческое существо, пережившее столь жестокую травму, сталкивается с мрачным выбором: человек либо проникается ненавистью ко всей вселенной за то, что ему отведено такое несправедливое место, либо решает служить для человечества объектом жалости. И в редчайших случаях люди выбирают узенькую дверь третьего пути: признать несправедливость как таковую, не больше и не меньше, однако это признание не сопровождается никаким негативным чувством. Они не отрицают мучительности своего положения, но и не делают из этого решительно никаких выводов.

Деодат еще долго плакал, переживая жестокий удар, но худшее было уже позади. Громкий голос в его голове говорил: «Я отвратителен, пусть так. Но я не стал от этого меньше, чем я есть, – я тот, кто видит в своем мозгу пленительные картины, тот, кто радуется своему существованию, кто познал ум и наслаждение и может нескончаемо радоваться этому знанию».

Иногда следует благословить недоразумения между родителями и детьми: если бы Энида поняла, отчего плачет ребенок, она попыталась бы его утешить и наговорила бы кучу ласковых вещей, которые не только не помогли бы, но еще и усугубили бы положение: «Ты не так уж уродлив, просто ты другой, это не страшно, я люблю тебя таким, каков ты есть». К счастью, она не произнесла ни одного из этих разрушительных слов, так что Деодат смог справиться с ужасной истиной и придумать великолепный modus vivendi[16].

Страдание и несправедливость существовали всегда. С лучшими намерениями, которыми вымощена дорога в ад, наше время изобрело чудовищные словесные притирания, которые не исцеляют, а лишь увеличивают пораженную поверхность и создают нечто вроде постоянного раздражения на коже несчастного. Его боль усугубляется тучей кровососов.

В тот день Онорат преподнес супруге букет белых лилий: она была так тронута, что не подумала рассказать мужу про происшествие с зеркалом и реакцию младенца, что позволило отцу избежать произнесения неловких слов. Было жарко. Запах лилий невероятно усилился и достиг ноздрей ребенка. Тот пришел в восторг и интуитивно почувствовал, что существует любовь, отличная от той, которую он испытывал к матери: иная любовь, безмерная, которая просыпается при встрече с несравненной красотой, любовь, чье очарование пьянит, как благоухание цветов.

Отец, который все еще радовался первой фразе Деодата, заметил жене: «А ведь он прав. Это платье тебе идет».

Энида внезапно вспомнила про высказывание сына. Почему она про него забыла? Что произошло? Воспоминание о слезах и зеркале мелькнуло в ее голове, но она решила, что не стоит омрачать праздник крещения первой фразы.

Восхищенный отец подкинул малыша вверх и провозгласил его маленьким гением.

– Почему? – спросил младенец.

Изумление родителей. «Он сказал „почему“! Он сказал „почему“!»

Ребенок понял, что отца нужно оберегать не меньше, чем мать: представители этой породы приходят в восторг из-за любого пустяка.