Преподаватель симметрии

В раздумье о том, жив он или умер, Бибо предпочел смерть малую, то есть уснул.

На этот раз все несколько более соответствовало его представлениям…

Во-первых, отец. Он чувствовал себя здесь как рыба в воде. По-видимому, ему доставляло особое удовольствиебыть старшим, быть опытным, руководить: быть наконец-то отцом.

Он знал толк в том, что он умер.

Была это некая зона. Или проход в зоне.

Шириной с дорогу. По обочинам она была обнесена высоким трехметровым забором, оградой. Ограда была сетчатой, прозрачной, словно там, за ней, был корт или футбольное поле. Но ни того, ни другого там не было: некое пустое, плоское, белое пространство вроде тумана. Мостки в облаках?

Навстречу шли ровные, мерные, спокойные, каким-то образом одинаковые люди, и будто одни мужчины. По двое, по трое. О чем-то переговариваясь. Как со смены.

Одни они с отцом шли им навстречу. Никого не толкая.

Бибо начинал понимать, что он бесплотен.

Хотя и отца, и себя, свою руку или ногу, например, он видел столь же отчетливо, как и встречных людей.

Все было серое и белесое, как на старой черно-белой кинопленке.

Он понял, что встречные люди в упор их с отцом НЕ видят. Но в то же время как бы обходят, как невидимые препятствия.

Это его возбудило и даже развеселило – стать невидимкой.

Он попробовал помахать руками у кого-то перед носом. Тот что-то почуял, только не понял что. Лицо его приобрело недоуменное выражение.

Отец снисходительно усмехался, позволяя ему экспериментировать.

Бибо попробовал зарычать на встречного, скроив свирепое лицо… Ничего, кроме странного шипа вроде кошачьего, он от себя не услышал, а встречный, похоже, и шипа не услышал. Однако шарахнулся.

Сходство с кошкой понравилось Бибо, и он попытался вспрыгнуть на ограду.

И проделал это с легкостью и ловкостью той же кошки.

Он напрыгивал на сетку, вскарабкивался до верха, но потом как-то сползал назад. Была ли там, наверху, тоже сетка? Был ли там, поверху, пропущен некий невидимый и неощутимый энергетический ток?

– Сразу не объяснишь, – сказал отец. – Присматривайся, привыкай.

И вот еще: как же они разговаривали, если встречные их не слышали?

4-014

На некоторые вопросы отец отвечал со всею определенностью. На некоторые отмалчивался: мол, потом.

– Кое-что ты уже видел и испытал сам. Ты же прошел над Джаханнамомпо Сирату.

– Что это?

– Ну как же. Помнишь бритву? Это и был Сират. А помнишь пропасть внизу? Это и был Джаханнам. И в саду Пророка ты побывал. Помнишь дерево, под которым ты очнулся? Это и было дерево счастья Туба. Помнишь Бруну и Бьянку?

– Ну помню.

– Это были гурии. Они могут обретать облик тех, кого ты любил. И они вечно девственны.

– Как страшно! Как же я спасся?!

– Так я же был рядом! Я же тебя сопровождаю еще с самолета… Помнишь, как Бьянка пролила кофе? Это я ее подтолкнул. А как бы ты из тюрьмы вышел? Мадонну нашел?

– Это тоже ты?

– Ну да. Я бы, конечно, не мог всего этого, если бы не моя дружба с херувимами.

– С этими младенцами?

– Нет, мои друзья древнейшего, еще ассирийского образца. Да ты же его видел!

– Так это твой крылатый Конь? Как я не догадался! Но он же Ангел Смерти!..

– Ты бы меньше слушал этого невежу и подлеца.

– Так это антиквар меня заложил?

4-015

Растаяли встречные, растаял забор, растаял отец… Хотелось писать, пить и есть. Светало.

Бибо не хотел просыпаться, хотел догнать сон. Оказался под деревом, с которого свисали финики, виноград, бананы… как оно называлось? Сейчас появятся Бьянка с Бруной…

Что-то стукнуло его по лбу.

Банан.

Он лежал на дне трехметровой ямы, свернувшись калачиком на клочке соломы, над ним было белое зарешеченное небо с осклабившимся лицом туземца с краю. Прицелившись, он ронял на Бибо перезрелые бананы.

– Па-адъем!

4-016

В первом приближении жизнь делалась понятной.

Там, наверху, в решетке был лючок со специальным блоком.

На бечевке спустился мятый армейский котелок с водой. Дали попить.

Так же спустили мрачное ведро для оправки.

И все. Бананы, стало быть, были уже сброшены…

В яме. На бананах и воде. Так.

Машинально почесал голову и застонал: на затылке запеклась внушительная ссадина.

И – странное, непривычное чувство. Взамен отчаяния…

Глубже ямы, острее боли и унижения – отвращение к себе!

«Да что он такого сделал!» – с пафосом оправдывал Бибо себя перед собой.

Как вспышка молнии, как удар по голове – мысль не о себе.

«ЧТО С БЬЯНКОЙ?!»

4-017

Сдвинули решетку, спустили лестницу.

Скомандовали:

– Прихватить парашу!

По шаткой стремянке с плещущим ведром в руке… Зубами, что ли, перехватываться? Бибо ухмылялся, припоминая ночные небесные похождения.

Эта лестница вела уж точно в небо.

И здесь, посреди пути, в раздумье, за что сначала ухватиться зубами: за перекладину или за дужку ведра?.. – испытал Бибо неожиданный, ни с чем по остроте не сравнимый укол счастья.

4-018

Петрос Порфириди, следователь по особо тяжким, как вы сами понимаете, был по происхождению грек.

Необычайная обходительность была его стиль. Необычайнейшая!

Наряд полицейских, из которых один держал таз, другой – кувшин, а третий – полотенце (накрахмаленное!), помог Бибо окончить утренний туалет.