Прелести Лиры (сборник)

Эдвард, в сущности, хотел одного: он открытым текстом требовал, чтобы в афише стояло его имя: режиссёр спектакля – Э. Дунечкин, засл. артист РБ. По меркам театрального времени, у него целую вечность уже не появлялось свежих идей, оригинальных концепций; он был живым театральным трупом, списанным в утиль вместе с советскими декорациями ещё в ХХ веке. Его не спектакль интересовал, не я и не Настя; этот вампирёныш, учуяв свой шанс, жаждал объявить всем, что ещё жив и способен питаться чужой кровью. Современный материал, современный язык, неподражаемый стиль. Маэстро вернулся, совершил невероятный comeback! Show must go on, почтенная публика. А Настя, стажёр несчастный, вдруг стала упираться и зубами вцепилась в свои авторские права.

Разумеется, спектакль мог состояться только здесь, в Театре на Дунькин-str., или нигде. Сомневаться в этом не приходилось.

Для меня это был шанс, а для Анастасии Хлопушиной – горький провал.

– Поэтому, – сказала Настя, – решаем так: спектакль состоится в любую погоду; афиша такая: драматург Волков-Блудилин, режиссёр Э. Дунечкин, сэр, помощник режиссёра – Настя, просто Настя. В ролях заняты гг. Быкадоров и Сержант, а также девица Софьина.

Я рассмеялся смехом провинциального трагика, после чего, откашлявшись, заявил:

– Только через мой труп!

И демонстративно смахнул, якобы, не существующую слезу.

– Я ещё своё возьму, а вот ты…

Она запнулась и подняла на меня сожалеющие о сказанном глаза.

– Ты имела в виду, что я своё уже отпрыгал, не так ли? – юмор в английском стиле не чужд был и мне. – А как же моя шлем-шапочка?

– Не так грубо, – тихо сказала Настя.

– Хорошо, спектакля не будет. Но я бы попросил сосредоточиться на том, что сейчас скажу: отмена спектакля станет нашей победой.

– Ага, – сказала Настя. – Ура, что ли?

– Не так грубо, director.

– Sorry, – сказала Настя.

– Пойми, – сказал я после долгой паузы, – если спектакль состоится под дудку сэра Дунечкина, я опять потеряю мотивацию. – И ничего больше не напишу. Разбитая ваза сотрётся в порошок и не заблестит больше никогда. Я сдохну.

– Понимаю, – вздохнула Настя, словно я ей, а не себе, читал недавно лекцию о мотивациях и амбициях.

7

Вечером мне позвонила Лидия, чтобы поинтересоваться, как у меня идут дела. Иными словами, чтобы напомнить о себе.

Не зря столько говорят о женской интуиции; она позвонила мне в тот момент, когда я начал приходить в себя, не раньше и не позже (впрочем, насчёт позже не уверен).

Лидия была великолепным вариантом в номинации «спутница жизни». Славная, предсказуемая, надёжная. Терпимая к естественным недостаткам других. Как у спутницы жизни у неё практически не было изъянов, с ней вполне сносно можно было сосуществовать, а при определённых обстоятельствах и жить душа в душу.

Как женщина она обладала одним, с моей точки зрения, сомнительным достоинством, а именно: она не верила в любовь. Искренне и честно не верила (за что в известном смысле заслуживала уважения). Она верила в совместимость «спутников», в брак как спланированный проект.

Она была по-своему права, но эта правота глухо меня раздражала с первой минуты нашего знакомства (нас расчетливо представила друг другу её близкая приятельница). В богато одарённой женщине, как в хорошем романе или умном мужчине, незримо присутствует столь любезная моему сердцу двойная кодировка или двойное дно. Я имею в виду следующее: есть, всё-таки есть редкая порода женщин, которые наделены даром смотреть «на вещи» (на мужчин, в основном) как с бытовой стороны (это делает милых дам комфортными спутницами жизни – амбициозными, здравомыслящими), так и с точки зрения вечности (главным содержанием своей жизни, главной своей мотивацией прагматичные дамы бессознательно делают любовь, то есть тот самый романтизм, который ужасно вредит бытовой стороне жизни).

И понял я очевидную, но трудноуловимую до поры до времени разницу между «спутницей жизни» и «женщиной на все времена» лишь тогда, когда присмотрелся к Насте (вот почему звонок Лидии, великолепной спутницы, последовал, боюсь, с роковым опозданием: тут претензии не к её интуиции, а к её судьбе).

Оказывается, я всю жизнь искал такую женщину, как Настя, и пьесы писал о таких и для таких, как она; ирония судьбы заключалась в том, что попадались мне исключительно другие, похожие на мою жену, на Лидию (ягоды одного поля), и пьесы мои просматривались наискосок глазами «спутников», которые искали в них не столько истину и красоту, сколько пользу.

В моей истории удивительно не то, что я потерял мотивировку, а то, что я не потерял её намного раньше; самое же замечательное было то, что я не только вновь обретал мотивировку, но и обзаводился амбициями.

Проще сказать, было похоже на то, что я возвращался к жизни. Совершал невероятный comeback.

Можно было благодарить за это судьбу, можно – режиссёра Хлопушину, при желании – самого себя; я же испытывал благодарность к удивительной женщине Насте.

И тут у меня как-то в один момент открылись глаза: я вдруг почувствовал скрытую логику поступков самой Насти. Моё прозрение служило мне бесспорным доказательством.