Прелести Лиры (сборник)

Точка отсчёта в моей судьбе, мне кажется, связана не с возрастом (извини, Лидия, и ты, уважаемая эндокринология), а с новым этапом жизни. Не могу сказать, что в один прекрасный день я узнал нечто новое, что моментально шокировало меня; всё случилось иначе: в какой-то момент я по-новому отреагировал на то, о чём догадывался всегда.

Долгие годы, собственно, всю сознательную жизнь, я был прилежным (потому что стремился быть образцовым) сыном, отцом, мужем и братом. Неплохим гражданином и членом общества. Со стороны могло казаться, что я накрепко, как все, мотивирован амбициями.

К пятидесяти годам выяснилось: жена мне – чужой человек, с которым меня связывали привычка, чувство долга, а также панический страх приближающейся старости (с её стороны) и перемен (с моей); отца я уважал за то, что он был моим отцом (это навсегда, ещё с родоплеменных времён) и за его возраст, но совершенно не уважал как человека, – тяжёлого, косного, изуродованного изрядной долей присущего ему самодурства; сестра, как я понял, не любила меня, точнее, была ко мне равнодушна, а я испытывал по отношению к ней какие-то смутные родственные чувства, которые всегда несколько идеализировал; что касается сына, то мы с ним в данный момент не понимали друг друга, не очень-то нуждались друг в друге, боялись в этом признаться себе и не знали, как себя вести; вроде бы, безо всякой вразумительной причины, отношения наши были отравлены невольной ложью.

Родственные отношения в очень слабой степени стали личностными отношениями.

Моё близкое (оно же далёкое) окружение – приятели, коллеги, знакомые, знакомые знакомых (друзья в моей жизни то ли так и не появились, то ли куда-то исчезли)… Незаметно все эти, различаемые мной, добрые люди стали жить по каким-то иным правилам, которые превращали меня в отдельно живущее существо, в особь . Не скажешь, что они дружили против меня; но они сплачивались, а я выпадал из круга, подчиняясь безличным человеческим законам, позволяющим обществу куда-то эволюционировать.

Настал день, когда я вынужден был признаться себе в том, что я, наконец, одинок, – одинок в самом точном и грустном смысле этого слова.

всегда Вдруг , в одночасье, я оказался человеком без амбиций (убогим, инвалидом) и перестал быть хорошим гражданином; общество (я это чувствовал) отвернулось от меня, перестало мною интересоваться. Я только сказал – а дальше всё происходило уже помимо моей воли, в соответствии с неким законом гор, морей и океанов: камнепады и приливы неизбежно случились просто потому, что они должны были случиться.

Что я сделал? Что натворил я?

Уточню с печалью: какого рода преступление я совершил (а то, что в моём случае речь шла о преступлении как-то не подлежало сомнению, даже не обсуждалось)?

Это было классическим гласом вопиющего в пустыне. Вот уверен: точный перевод соответствующего места из Библии будет таким: что я сделал всем вам? А? Что, мне уже и сказать нельзя?

Скорее всего, ход событий ещё и можно было изменить, но я отчего-то наотрез отказался взять свои правдивые слова назад. Приливам и отливам я противопоставил эфемерное право личности. До сих пор не могу сказать – глупо я поступил или нет. Я недооценил силу слова, это так, грешен; но значило ли это, что я поступил неправильно?

Я ушёл из дому – заноза покинула тело – и всему организму, целой ячейке общества сразу стало как-то легче. Я смог, наконец, посмотреть в глаза сыну (хотя, казалось бы, должен был прятать свои бесстыжие очи), а все остальные при встрече со мной опускали глаза, словно разговаривали с душевнобольным. Возможно, им казалось, что я – блудный сын-отец, весьма несовременный клоун, который рано или поздно возвратится в отчий дом с покаянием (куда же я денусь? угла-то ведь своего нет, а долго по квартирам не намаешься).

Приползёт. Как миленький.

То-то бы потешили своё великодушие – всю жизнь доедали бы меня без соли, а я бы ещё им спасибо за это говорил. Какова притча?

Затейлива. «Больной», «покаяние», «отчий дом», «великодушие» – невысказанные, но реальные слова, и озлобляли меня по-настоящему. Именно после этого сердце моё закрылось. Жил, жил с близкими людьми – и оказалось, что меня никто не любит, да и я особенно никого не люблю (а чувства долга при этом – хоть отбавляй).

Каждое утро в течение целого года для меня начиналось с боли, смешанной со стыдом и нежеланием что-либо исправлять: жену, что ни говори, бросил, отца оставил, от сына отдалился, к сестре не приблизился. Со всеми созванивался, но не более того. Строго говоря, я просто сменил одну форму виртуального общения на другую. Но тогда я делал вид, что общаюсь, а теперь перестал делать вид. Предал всё святое. Ушёл из дома, как приблудный странник. Блудный.

Самое смешное в этой ситуации была моя фамилия: Блудилин. Генрих Блудилин.

Это была первая часть моей двойной фамилии (которую я оставил из чувства долга: не хотел обижать отца). Вторая часть фамилии, материнская, была – Волков. Генрих Волков-Блудилин.

Может, я просто лишён дара любить?

Можно ли считать, что я познал человека или вообще что-либо познал?