Прелести Лиры (сборник)

И вдруг – именно вдруг , чёрт побери, в один прекрасный день – именно в один прекрасный день , будь он неладен, я осознал: моим, неуютно живущим на кончике пера, героям («сколько чертей может поместиться на конце иглы»? Забавно…) нечего сказать мне. Они замолчали вовсе не красноречиво, не содержательно, а – обречённо. Возможно, это случилось как раз в кабинете у раболепствующего Еврипита. Раньше ими двигала вера в то, что человеческий талант рано или поздно будет востребован, ибо таков закон мироздания, основа мироустройства. Sic.

А теперь настал тот самый еврипитов день, когда верить в человека становится формой скудоумия, формой неуважения к личности, к себе. Нормальный, сильный, умный человек – личность – должен потерять мотивацию, а если он её не теряет, с ним что-то не так. Равновесие между мотивацией и амбицией рухнуло на моих глазах. Амбиции остались только у тех людей, кто ни во что не верит, кто ни в грош не ставит себя (ибо деньги для него – это святое), кто каждую свою фразу начинает со слов «ну, не знаю».

Где-то в недрах этой логики зарождался вопрос, который досаждал мне, мучил меня (кажется так: мучил, острым гвоздиком в разношенном удобном сапожке) и звучал как приговор моим героям: где взять мотивацию с упоением говорить об отсутствии мотиваций?

Быть, не быть – это детский сад. Где взять энтузиазм испугаться «не быть»?

Отсутствие мотиваций, так и не ставшее одной маниакальной амбицией, – это новая, невиданная ещё мной маска?

Я ей верю или нет?

Так или иначе, герои моих пьес то ли из уважения, то ли из презрения к их автору замолчали. Глубоко задумались.

«Главные слова для любимой женщины» я написал давно, несколько лет тому назад, а принёс пьесу Еврипиту только сейчас в расчёте на то, что во мне проснутся нереализованные амбиции, которые всколыхнут мотивации.

Вместо этого на голову мою мраморной крошкой обрушился тотальный капут, окончательная ясность снизошла на меня осенним туманом и придушила – словно сговорившаяся чёртова дюжина чертей накинула мне на шею чёрный пластиковый мешок и многоруко и ловко прихватила прочной шелковой удавкой-бабочкой. Мотивации ушли, а амбиции так и не появились. Личность во мне сдулась, а человек со своими простенькими потребностями так не заговорил в полный голос. Я оказался человеком с потенциалом zero. Человеком, в котором не развилось ничего человеческого, а сверхчеловеческое – предательски исчезло.

Говорю же: мне даже в голову не пришло опробовать новый сюжет.

Все обещало скорую и, вопреки ожиданиям, не особенно мучительную кончину. Туда и дорога?

Ну, не знаю…

3

Мне всегда были присущи целых две особенности.

Во-первых, я очень сомневаюсь в том, что способность верить, помимо того, что она мешает человеку становиться личностью, делает его лучше.

Не делает. Я просто знаю это.

Во-вторых, я всегда немного завидовал людям, которые способны верить в то, чего в жизни не бывает и быть не может (хотя, поясню, никогда не уважал таких людей, считая веру в иллюзии формой идиотизма).

Я, наверное, верю в разум, и у меня нет оснований сомневаться в том, что разум, источник мотиваций, – это химера. Нет, не химера, там-сям следы разума в жизни человека обнаруживают себя. Я и сам пытался наследить, и погуще.

Я, наверное, перестал верить в то, что разум может восторжествовать.

Но это ведь так неразумно – перестать верить в разум (один из моих героев когда-то выразился в подобном духе)!

А я и не утверждаю, что это разумно. Просто у меня как у личности культ разума, возможно, сохранился, а вот эмоции, простые человеческие эмоции, питающие этот высокий культ, – куда-то исчезли. Cogito ergo sum, безусловно, коллеги; однако удовольствие от жизни куда-то пропало. Личность и человек во мне перестали понимать друг друга. Равновесие между мотивацией и амбицией рухнуло.

Я произношу какие-то слова, которые для таких, как Еврипит, ничего не значат; они ценят только те слова, которые оплачиваются баблом-златом, здесь и сейчас. А для меня в моих словах заключена целая жизнь. Это так интимно. Это ли не странно?

Еврипит, лакей коллективного бессознательного, поправляет мне на шее криво сидящую бабочку: «Это несовременно»…

И ведь он по-своему, по-лягушачьи, прав.

А я устал бунтовать. Последняя доступная мне форма сопротивления – потеря мотиваций. Во имя человека.

Ум с сердцем не в ладу – это ещё бы куда ни шло, это нормально, вполне героически: ум трезво разоблачает, а сердце не верит очевидному, верит в лучшее, ибо видит только то, что желает видеть; у меня же всё поменялось местами: ум умоляет верить, ибо при любом разумном раскладе ничего лучше любви и познания в жизни не найти, а сердце разуверилось. Оно просто перестало испытывать чувства.

И я ничего не могу с этим поделать. Я просто умираю при жизни. И это не смешно (хотя без улыбки говорить об этом невозможно, меня это смешит до истерики).

Когда я подцепил эту странную хворобу – отсутствие мотиваций и, как следствие, эмоций (при безусловной логической мотивированности на пропавшую психологическую мотивацию)?