Прелесть

Дженкинс увидел другие двери и направился к одной из них. Уже положив ладонь на дверную ручку, решил: нет смысла открывать. Если в эту комнату давным-давно не ступала хозяйская нога, то и в остальных наверняка пусто.

Но он все же надавил на ручку, и дверь отворилась, и снаружи хлынуло тепло. А комнаты за порогом не оказалось. Там была пустыня. До горизонта, размытого жаром огромного голубого солнца, расстелились золотисто-желтые пески. Иззелена-пурпурный зверек — ящерица? нет, не ящерица — с призрачным шорохом крошечных лапок молнией пронесся по песку.

Дженкинс захлопнул дверь и застыл, оцепенев и телом, и разумом.

Пустыня. А в ней проворный зверек. Не соседняя комната, не коридор и даже не крыльцо. Пустыня.

Он снова отворил дверь. Медленно, осторожно — сначала на щелочку, потом пошире.

Да, там пустыня.

И солнце. Голубое, жгучее.

Дженкинс снова закрыл дверь и привалился к ней спиной, как будто нужна была вся мощь его металлического тела, чтобы удержать пустыню снаружи, дать отпор тому, что эта пустыня и эта дверь означают.

«До чего же они умны, — подумал робот. — До чего же изобретательны. По этой части обычным людям нипочем за ними не угнаться. А ведь мы даже не догадывались. Только сейчас я понял: мутанты — настоящие гении.

Эта комната — всего лишь прихожая. Эти двери открываются во множество разных миров. Это мосты, перекинутые через невообразимые пространства, мосты, соединяющие Землю с планетами, которые обращаются вокруг неведомых звезд.

Это способ покинуть Землю, не покидая ее. Чтобы преодолеть космическое пространство, достаточно всего лишь шагнуть через порог».

Тут были и другие двери. Дженкинс смотрел на них и качал головой.

Наконец он повернулся и двинулся к выходу. Очень осторожно, чтобы не нарушить царившую в пыльной комнате тишину, повернул ручку и вышел в знакомый мир. Туда, где луна и звезды, где плывет между холмами туман с реки, где перешептываются через овраги кроны деревьев.

А мышь все снует по своим травяным ходам, и слышны ее счастливые мысли, или что там у мышей вместо мыслей. На дереве сидит угрюмая сова, мечтает кого-нибудь сожрать.

«Как же все это близко, — размышлял Дженкинс. — У самой поверхности. И древняя кровожадность, и вековая лютая ненависть. И хотя мы дали бывшим бродягам хорошие стартовые условия, куда лучше, чем имели их предки, не имеет никакого значения, с чего людям начинать. Она вернулась, древняя человеческая свирепость, она снова с нами. Вернулось страстное желание быть не таким, как другие, быть сильнее; вернулось стремление подчинять своей воле. Вот для чего им изобретательность: чтобы рука была крепче, чем лапа, чтобы рукотворный зуб вонзался глубже, чем созданный природой клык, чтобы бить дальше и ранить опасней, чем в драке без оружия.

Я рассчитывал получить помощь. Ради нее и пришел сюда. Зря пришел.

Помочь могли только мутанты, а они давным-давно исчезли.

Все теперь придется делать самому, — сказал себе Дженкинс, спускаясь по лестнице. — Я должен решить проблему, остановить людей. Надо как-то изменить их. Да, необходимо, чтобы они изменились. Нельзя допустить, чтобы люди помешали собакам. Нельзя допустить, чтобы мир снова подчинился луку и стреле».

Он пробирался по дну мглистой лощины и ловил запахи прошлогодней листвяной прели вперемешку с ароматами новорожденной зелени. Совершенно новые ощущения — в прежнем теле он был невосприимчив к запахам.

Теперь есть и обоняние, и зрение получше прежнего, а еще способность понимать, о чем думают живые существа, умение читать мысли енота, угадывать думки мыши, улавливать кровожадные позывы в мозгу совы и ласки.

И вдруг Дженкинс уловил нечто совсем иное: несомый ветром отголосок ненависти, неземной вопль ужаса.

Это пронеслось сквозь мозг и вынудило остановиться на полушаге. Но уже в следующий миг Дженкинс сорвался с места и побежал вверх по склону холма — не так, как бежит в потемках человек, а как положено роботу с ночным зрением и металлической мощью тела, которому неведома одышка и боль в запаленных легких.

Ненависть! Это она, ее ни с чем невозможно спутать.

Ощущение крепло, обострялось. Широкими шагами, почти прыжками Дженкинс продвигался по тропе и мысленно стонал от ужаса перед тем, что ему предстояло обнаружить.

Он обежал кустарник и резко остановился.

Человек шел, прижав к бокам локти. Позади на траве валялся сломанный лук, а впереди лежало серое тело волка — наполовину освещенное луной, наполовину скрытое тенью. И от человека пятилась тварь — сама полусвет-полутень, видимая, но неразличимая, вроде фантомных существ, которые появляются в снах.

— Питер! — вскричал Дженкинс.

Но это был беззвучный крик. Потому что робот успел распознать панику в мозгу твари. Умопомрачительная паника, сильнейшее желание бежать сломя голову пробились сквозь ненависть человека, который надвигался на плюющийся, визжащий темный ком.

Тварь отчаянно искала что-то в своей памяти.