Прелесть

Конечно, это дело рук роботов. Диких роботов. Собаки попросили, и те не отказали. Не так уж часто собаки обращаются к роботам. Нет, они прекрасно ладят и все такое… Но это потому, что не мешают друг другу жить, не суют нос в чужие дела.

В норке зашевелился кролик, и Дженкинс узнал об этом. На ночной промысел вышел енот, и Дженкинс уловил хитрое, вкрадчивое любопытство, таившееся в мозгу за глазенками, что следили за ним из кустов лещины. А левее, свернувшись клубком в берлоге под деревом, спал медведь и видел аппетитные сны: как он черпает дикий мед, как лапой выбрасывает рыбу из ручья, как на десерт слизывает муравьев с перевернутого камня.

До чего же все удивительно — и при этом естественно. Столь же естественно, как ходьба, как нормальный слух. Но и слух, и зрение тут были ни при чем. Как и воображение. С кристальной ясностью Дженкинс знал и о кролике в норе, и о еноте в орешнике, и о медведе, спящем в берлоге под деревом.

«Вот такое замечательное тело смастерили для меня дикие роботы, — подумал он. — И уж конечно, сами обзавелись телами ничуть не хуже.

Как и собаки, за семь тысяч лет после исхода человечества дикие роботы прошли долгий путь. А мы не уделяли им внимания, поскольку решили: пусть все идет как идет. У собак своя дорога, у роботов своя, и не следует проявлять излишнее любопытство, совать нос в чужие дела. Пока роботы строили космические корабли и летали к звездам, пока они конструировали все более удачные тела, пока совершенствовались в математике и механике, собаки возились с животными, ковали братство существ, прежде обладавших примитивным разумом и служивших людям пищей. А еще собаки слушали коббли и зондировали глубины времени — убедившись в конце концов, что времени не существует.

И раз уж собаки и роботы продвинулись так далеко, нет сомнений в том, что мутанты зашли еще дальше.

Они меня выслушают, — размышлял Дженкинс. — Обязаны выслушать. Ведь я иду сообщить, что им на голову свалилась тяжелейшая проблема. Как ни крути, а мутанты — люди. Потомки человека, что бы они о себе ни мнили. Им нет смысла держать обиду на своих предков, поскольку само это имя — человек — осталось лишь в посвисте ветра, в шелесте листвы летним днем. К тому же я не беспокоил их семь тысяч лет… Нет, я их вообще никогда не беспокоил. Джо был мне другом, насколько возможна дружба с мутантом. Когда Джо не мог обратиться к людям напрямую, он приходил ко мне. Мутанты выслушают и подскажут, что нужно сделать. Они не поднимут меня на смех».

Дело ведь совсем не шуточное. Казалось бы, экий пустяк — лук да стрела, — но нет, все куда как серьезно. Может, когда-то это оружие и было предметом для шуток, но история отучила нас шутить над многими вещами. Если подумать, стрела не смешнее, чем атомная бомба, чем заразная пыль, способная уничтожить целый город, чем ракета, которая с ревом пролетит по дуге тысячу миль и убьет миллион людей.

Правда, на планете сейчас не наберется миллиона. От силы несколько сотен. Они живут в домах, а дома построены собаками, потому что собаки тогда еще помнили свою древнюю привязанность и считали людей богами. Зимними вечерами они рассказывали предания у камина и с нетерпением ждали, когда человек вернется, погладит их по голове и скажет: «Молодцы, слуги мои верные, вы потрудились на славу».

«И это никуда не годилось, — мысленно сказал себе Дженкинс, твердой поступью спускаясь с холма. — Совсем никуда. Люди недостойны такого обожания, они не заслужили обожествления. Господь свидетель, я сам их любил. Да и сейчас люблю, уж коли на то пошло. Но не потому люблю, что они люди, а потому, что помню некоторых из них — считаные единицы из великого множества.

Да, не надо было собакам строить человеческие жилища. Ведь эти дома гораздо лучше тех, что получались у самих людей. Потому-то я и стер собакам память. Непростое это было дело и небыстрое. За многие годы я удалил предания о людях из собачьего мозга и напустил туда туману, и теперь собаки называют людей вебстерами и гадают, откуда они взялись.

Имел ли я право так поступить? У меня не было в этом уверенности. Совесть корила за измену, и ночную тьму я пережидал в горьких раздумьях, качаясь в кресле и слушая стоны ветра. Едва ли Вебстеры одобрили бы мое решение. Прочен поводок, на котором они меня держали, и никуда он, в сущности, не делся спустя многие тысячелетия. Что бы я ни предпринял, обязательно тревожусь потом: а вдруг бы им не понравилось?

И все же я был прав. Доказательством тому лук и стрелы. Когда-то я считал, что человек совершил роковую ошибку еще в младенчестве — покинув свою первобытную колыбель и делая первые шажки, он ненароком свернул с верного пути. Но теперь я понимаю, что заблуждался. Есть только один путь, которым может идти человек — путь лука и стрелы.