Правый поворот запрещён

— Солидная фирма, — Проценко потер ладонью подбородок. — Ты куда сейчас?

— Где-нибудь пообедаю, а потом — визит вежливости в наше консульское Агентство.

Проценко и Джума незаметно переглянулись, и Проценко сказал:

— Сходи-ка сначала к ним, а пообедаем вместе. Где, Джума? — обратился он к Агрбе.

— Можно в кафе «Оксана». Там у меня шеф знакомый.

— Значит давай, Чеслав, к трем сюда, — сказал Проценко.

Сдержав улыбку, Проценко спросил Агрбу:

— Что думаешь?

— Правильно сделали, что пригласили. Все-таки столько лет работали вместе, ели, пили и у нас, и у них, а теперь что ж, плевать друг другу в чай?

— Я не об этом. Я об этих кольцах.

— Тут размах чувствуется. Боюсь, что и мы влипаем. Не хотел говорить при Чеславе: помните дело азербайджанцев с рынка, которых потрошили рэкетиры? У одного при обыске нашли чемоданчик. Он прихватил его в гостинице в номере этих азербайджанцев, думал, там деньги. А оказалось, какие-то шмотки и коробка от конфет, набитая чистыми бирками бакинской ювелирной фабрики. Владельцем чемоданчика был, как показали пострадавшие, их земляк, бакинец. Познакомились с ним якобы здесь в ресторане, пригласили к себе в номер. А когда к ним заявились наши рэкетиры и пошла драка, хозяин бирок бежал без чемоданчика. Разыскать его не удалось. Не привез же он сюда эти бирки, чтоб торговать ими на рынке.

— А где чемоданчик?

Был в райотделе. Он не фигурировал нигде как вещественное доказательство.

— Ты разыщи.

— Если его не выбросили.

— И принеси лично мне. И вообще помалкивай. Тут нам инициативу проявлять ни к чему. Понял?

— Еще бы!..

26

Дело я уже знал почти наизусть. Во мне сидел зуд бывшего следователя, и кое-что я бы, конечно, решал не так, как Скорик. Но я давно не следователь, а адвокат. Посему подправлять Скорика собственными следственными действиями права не имею, моего права хватает лишь на независимую экспертизу. Случалось, осторожно, с оглядкой переступал я эту грань, но так, чтобы не давать повода прокуратуре придраться и поймать меня в нарушении закона. Как следователь, я мог посочувствовать Скорику: слишком много косвенных улик, а это всегда опасно для того, кто строит на них версию. Да и ответы Назаркевича на все вопросы Скорика были гладкими, без сучка и задоринки, без смысловой запинки, естественные, выглядели полной правдой, и пока не давали возможности Скорику уличить Назаркевича в чем-нибудь противоречивом, алогичном; они, эти ответы, именно своей логичностью, отсутствием попыток что-либо скрыть, своей утвердительностью как бы говорили следователю: «А ты попробуй, докажи, что это ложь, что мою правду можно истолковать иначе». Например: «В Богдановске вы были в каскетке?» — «Да». — «В той, что мы нашли в вашей машине?». — «Да» «Человек, в машине которого видели в Богдановске Кубракову, тоже был в такой каскетке». — «Полагаете, она сшита в единственном экземпляре, именно для меня?»… Вот и гадай, Скорик, доказывай, кто это был: Назаркевич или кто другой, хотя тебе удобней, чтоб это оказался Назаркевич, поскольку в цепи других эпизодов этот выглядит довольно убедительным и устойчивым…

Так я размышлял, сидя в маленькой комнате СИЗО, где стол и стулья привинчены к полу, а свет из единственного окна перечеркнут решеткой, тень от нее лежала на противоположной серо-зеленой стене. Лязгнули дверные запоры, ввели Назаркевича. К моему удивлению, лицо его на сей раз было совершенно спокойным, косоротила лишь странная нервическая улыбка. Когда он сел напротив меня, я сказал:

— Сергей Матвеевич, сразу хочу определить наши взаимоотношения. Я работой обеспечен сверх меры, ваши мать и жена упросили меня быть вашим адвокатом. Мои условия: от вас требуется полная искренность, правдивость, не занимать по отношению ко мне никаких поз и без совета со мною не делать никаких скоропалительных и изящных заявлений вроде того, что вы уже сделали, признав себя виновным. Надеюсь, вам все ясно?

— Ясно, — коротко бросил он.

— Вы убили Кубракову? — в лоб спросил я.

Ответил он не сразу, как-то поколебавшись:

— Нет. Но тот, кто это сделал, наверное, имел основание, она умела вызывать к себе ненависть…

Дальше говорили о характере их взаимоотношений. Его рассказ ничем не отличался от того, что было зафиксировано Скориком в протоколах допросов, разве что я добыл несколько новых деталей.

— Каким образом, колпачок от баллончика с газом попал к вам в машину? — спросил я.

— Для меня это и есть главный вопрос. Загадка.

— Машина у вас запирается?

— Кроме одной дверцы, правой передней, там замок испорчен.

— На вашей докладной на имя Кубраковой отпечатки ее пальцев. Когда вы давали читать эту докладную и где, в чьем присутствии?

— За день до поездки в Богдановск. В кабинете был еще Лагойда. Но докладную я ей дал возле двери, почти в приемной, так что он едва ли что-то слышал. Разве что секретарша Кубраковой…

— Что же вы не обратили внимание следователя на это?

— Бесполезно, он был уже зациклен на других обстоятельствах, на другом времени и месте.

— Докладная адресована Кубраковой. Почему же она оказалась у вас, в «бардачке» машины?