Прайд Серого Льва

— Нет. Ты не сможешь меня оскорбить. Это уже не обязанность. Хочешь — верь, хочешь — не верь, но я люблю его. Каким бы он не был…

— За что? За эту омерзительную пьяную рожу? За тот бред, который он нес, пока мы пытались его добудиться? За облеванную одежду, над которой мы с тобой вместе столько потратили труда? Люби! Ты сегодня уже получила по морде — мало? В следующий раз, он пнет тебя ногой в живот — и тоже ничего не будет помнить, как не помнит сейчас. Ты и после будешь его любить? Дура. Звезданутая дура! Один раз, всего один раз, мы позволили ему заявиться домой пьяным — и все! Это вошло в привычку! Если хочешь — можешь облизывать его таким! А я — нет! Ненавижу! Ненавижу пьяных, обкуренных, обколотых… Всех ненавижу. До смерти!

Ната просто вышвыривала из себя слова, бросаясь ими без всякой жалости — и Элина вздрагивала при каждом, смотря на нее с испугом и болью… Я, пошатываясь, встал. Элина сразу ухватилась за мою руку.

— Нет. Не трогай ее! Она не в себе — ты же видишь!

— Я в себе! — Ната уже дергалась всем телом, ее корежило, и она едва держалась на ногах. — Я — всегда в себе!

Она пошатнулась и упала на пол, где сразу начала извиваться и биться в конвульсиях — это был припадок, о возможности которого мы уже так давно не вспоминали… Я кинулся к ней — и, не слушающиеся меня ноги, заплелись о брошенную на землю шкуру. Стремительно приблизилась земля — и взорвалась в голове темным и удушающим фонтаном.

…Я где-то находился. Казалось, пытаюсь выбраться из чего-то липкого, вязкого и тошнотворно пахнущего. На лице сидел мохнатый паук-червоед. Его лапы раздвигали мне губы, он что-то выбрасывал из своего брюшка мне в рот — а я пытался выплюнуть. Но не мог, глотал и давился, от чего дыхание останавливалось, и я судорожно пытался вздохнуть… Вдруг, вместо него на грудь уселась здоровенная крыса — и я узнал в ней одну из тех, кто стал мишенью мне в то время, когда я скитался в Провале. Она ехидно оскалила пасть и с резцов капнула жгучая слюна.

— А ты ничего… Съедобный. Что, вождь, допрыгался? Сколько подружек ты моих убил? Не считал? А вот я — помню… И за каждую буду тебя один раз откусывать. По чуть-чуть… Вначале — пальчик. Потом второй… Глазки высосу…

Я силился закричать. Вместо звуков из горла вырывался сиплый кашель, бульканье и хрипы. Крыса злорадно усмехнулась и наклонилась к руке — я ощутил, как ее острые зубы отгрызают мне кисть. От боли я заорал — и она исчезла. Но я сразу очутился на каком-то холме, все вокруг было темно и усеяно небольшими шарами. Вглядевшись, я догадался, эти шары — черепа. Один из них подкатился ко мне и произнес — неизвестно, чем…

— Убил ты меня… совсем убил. А сам — лучше?

Я узнал сиплый голос Сыча.

— Всех убил… На меня кричал — а сам только убивать и научился. И стал такой же, как и я. Да ты и был таким. Вот, даже жены твои отвернулись. Надоел ты им. Не нужен стал. Старым стал… А я предупреждал. Разве нет? Вот, согласен… Говорил тебе — прав тот, кто сильнее. А ты — заступаться! Ну и что теперь? Кому ты нужен, защитничек? Мы здесь — все вместе. А ты — один…

— Ты врешь, Сыч!

Но голос устало и уже без всякой злости добавил:

— Вру… Да. И что? Не всякая ложь — правда. И не всякая, правда — ложь. А ты — все равно, один…

Я замахнулся и попытался пнуть череп ногой — холм растаял, и я сам оказался погребен под целой грудой черепов. Все они скалились мне знакомыми ухмылками — Муха, Циклоп, Бес, Грев, десятки других — все те, кому я помог встретить их смерть…

— Ты теперь наш…

Мне стало нестерпимо горько — явственный вкус желчи, наполнившей мой организм без остатка.

— …Приходит в себя!

— Слава небу…

Глаза были будто слеплены клеем — я едва смог их открыть. В просвете появилось заплаканное лицо Элины, встревоженное — Совы, и суровое — Дока.

— Все, жить будет. Пить понемногу, есть не давать. Станет полегче — заставь снова выпить отвар. Пусть вырвет, как следует, пока вся эта дрянь из него не выйдет.

— Док… — я не узнал в этом шепоте собственный голос. — Что со мной? Я пил не больше Стопаря… Или — больше?

Он еще плотнее сжал губы. Вместо лекаря мне ответил Сова:

— Ты слишком много пил. И не то, что можно… Лежи. Станет легче — я вернусь.

Я понял, что разговор не окончен…

— Похмелье, друг мой. Похмелье… Тяжелейшее, с бредом, галлюцинациями и всеми, извиняюсь, физиологическими последствиями… А Стопарю передайте — он обернулся к Сове. — Лично всю бороду вырву, если еще хоть раз увижу это пойло в форте!

Довести нашего Дока до подобного состояния — это что-то… Я начал догадываться, что последствия нашего загула оказались достаточно серьезны…

— Давно я так?

Он обернулся ко мне:

— Всего ничего. Неделю.

— Неделю?!

Он кивнул, нисколько не жалея моего самолюбия:

— Так точно. Ровно семь дней, как насморк.

— Насморк? — я ничего не понял…

— Ну да, — он деловито собирал свой походный саквояж, легендарно известный на всю долину. — Это в смысле… Насморк лечишь — семь дней болеешь. Не лечишь — всего неделю.

Мне было не по себе слушать его шутки, и я обратился к Сове:

— А они… Девочки?