На одной из тамбовских окраин он нашёл свободный сарай, на воротах которого повесил вывеску следующего содержания:
Разразился скандал. Булгаков поехал в «дегтярную» лавку уговаривать Голицына снять вывеску и прикрыть торговлю, но князь Юрий наотрез отказался. Понадобилось специальное решение Николая I, чтобы добиться требуемого.
Так что к середине XIX века губернские нравы мало изменились по сравнению с «галантным» веком. М.Е.Салтыков в январе 1851 года пишет из Вятки брату Дмитрию о том, что гибнет «
В Рязань Салтыков как вице-губернатор попал в разгар подготовки реформы 1861 года и своей требовательностью к подчинённым сразу приобрёл лютую ненависть местного общества. Сочувствие к положению крестьян и попытки оградить его от помещичьего и бюрократическо-чиновничьего произвола вызвало ненависть со стороны помещиков. В 1861 году крепостническая Рязань пыталась даже судить Михаила Евграфовича за… демократизм!
Смоленский губернатор Н.П.Бороздна (1862—1871) в 1866 году жаловался Никитенко на распространение в губернии другой болезни – нигилизма. Стало расти число смолянок, не желавших вступать в законные браки и предпочитавших браки гражданские. Что бы говорил бедный Николай Петрович, доживи он до наших дней!
…Побываем теперь вместе с доктором Дримпельманом в новом таврическом городе Николаеве и перенесёмся в год 1788-й от рождества Христова. Когда извозчик, доставивший нашего мемуариста из Елизаветграда, остановился и сказал «Приехали», Дримпельман был, мягко говоря, шокирован. Кроме нескольких хижин из тростника и часовых, он ничего не узрел. Таков был тогда город Николаев.
Согласно приказу, Дримпельман должен был явиться к бригадиру Фалееву. Расспросив часовых, он узнал, что к Фалееву нужно было ехать ещё пять вёрст. Но Фалеева он встретил на полпути, в местечке под громким названием «Богоявление», в котором было 16 деревянных и крытых тростником хижин, а также палаток и татарских юрт. Это был госпиталь, в котором Дримпельману предстояло работать. Обслуживающий персонал жил в землянках.
Вновь прибывший стал искать своих будущих коллег, но всё никак не мог добиться на этот счёт ни от кого никакого толка. Так он остановился в раздумье на каком-то холме, как вдруг из-под его ног наружу вышел человек. Это был аптекарь, которого он знал лет десять тому назад по Кронштадту и который и ввёл Дримпельмана в курс дела. Аптекарь повёл Дримпельмана в свои подземные «хоромы». Землянка состояла из двух частей: одна отводилась под жилище аптекаря и его семьи, другая – под аптеку. Стены землянки были обмазаны глиной, потолок сделан из тростника и насыпки из земли, крошечные окошки с дрянными стёклами едва пропускали свет. Жена аптекаря и его пятилетняя дочь находились в последней степени чахотки.
Аптекарь стал рассказывать свою «одиссею», но Дримпельман извинился и поспешил выйти, сославшись на то, что снаружи его тоже ждали жена и дочь. Аптекарь выразил сочувствие коллеге и предложил на первый случай разместить жену и дочь Дримпельмана у себя. Дримпельман согласился, потому что других вариантов пока не было. Потом он явился к Фалееву, дом которого был выкрашен краской и имел черепичную крышу. Бригадир оказался дородным мужчиной, одетым в камчатый зелёных халат. На голове его красовалась голубая атласная шапочка, обшитая чёрной каймой, с которой свисала огромная тяжёлая, серебряного цвета, кисточка.
Дримпельман представился по форме и стал намекать насчёт жилища для себя и семьи, но Фалеев ответил, что, кроме двух оставшихся палаток, ничего предложить ему пока не может. Впрочем, в Богоявленье Дримпельман не задержался, поскольку госпиталь оказался хорошо укомплектованным, и Фалеев отправил его обратно в Николаев. Там Дримпельман поселился в тростниковой хижине. В Николаеве он встретился с непредвиденноq опасностью: будущий город кишмя кишел змеями! Чтобы избежать змеиных укусов, пришлось поднимать постель на высокие деревянные колья.