Из воспоминаний писателя, бывшего соловецкого заключенного Бориса Ширяева (1887—1959): «Еще много можно написать о богатствах Соловецкого антирелигиозного музея. Что из того, что над экспонатами на картонках вывешены пошлые и глупые надписи? Эти куски картона сгниют, а спасенные сокровища, Бог даст, останутся. Мы прошли в алтарь. Здесь были собраны древнейшие иконы... на престоле были разложены складни и кресты, а на жертвеннике лежали громадные книги длиною около метра и немного меньше в ширину. С большим сожалением я оставил книги: в этих записях собрана вся история монастыря и монашеских подвигов за пять веков существования обители. Вне алтаря, в углу, справа от входа, стоял большой белый крест, вышиною не менее сажени — крест Патриарха Никона со ста пятнадцатью святынями. В числе их имеются даже частицы Креста Господня. Весь крест испещрен врезанными в него частицами святынь, под прозрачным слюдяным покровом. При каждой частице надписание — какой святыне она принадлежит».
В 1930 году Палестинский крест патриарха Никона таинственным образом исчез с Соловков.
Лишь спустя 60 лет он был обнаружен в разобранном виде в запасниках Государственного исторического музея в Москве и в 1991 году явлен православным христианам в храме преподобного Сергия Радонежского, что в Крапивниках, близ Высокопетровского монастыря.
Глава восьмая
Мятеж
7 марта 1669 года, на вторую неделю Великого поста, в воскресный день, келарь Спасо-Преображенского Соловецкого монастыря Азарий, некий мирянин Фаддей Петров Бородин, а также многие иноки и бельцы (священники, белое духовенство) вынесли на монастырский причал 172 правленые книги новой печати, что были привезены из Москвы на остров по благословению Никона еще в его бытность патриархом.
«А у прежних християн зело о том велико попечение было, чтоб ни у какова слова, ни у каковы речи не убавить, не прибавить ни единого слова не давали. От того велик раскол в церкви входит от малого небрежения». Эти слова иеромонаха и книжника Арсения Суханова, кажется, на Соловках знали все и почитали их за мудрость, заповеданную еще Отцами Древней Церкви и преподанную подвижниками «древлего благочестия» Русской Фиваиды.
А посему книги «вражьи» были разодраны: страницы рвали и бросали в воду под лед, а из досок переплета сложили огромный костер, в который плевали и который попирали копьями, а также возводили хулу на изображения Спасителя и Богородицы, содержавшиеся в этих книгах, называя их «кумирами».
Усердствовали тут не только чернецы, испытывавшие к Никону особую неприязнь как к человеку, нарушившему, по их мнению, «предание Зосимы и Савватия», а также забравшему из обители мощи святителя Филиппа, но и миряне, о которых участник будущей осады монастыря стрелец Петр Иванов оставил следующие воспоминания: «А трудники все собрались воры, чаю тово, что и с тюрем утеклецы и от смертной казни беглецы. И чаю тово, что из московских бунтовщиков в монастыре есть».
Те же старцы обители, что роптали и не благословили погромщиков на уничтожение книг, хотя сами и не поддерживали реформ Никона, были биты; их «за бороду драли» и заперли в их кельях.
Таким образом, обстановка внутри монастыря накалилась до предела. Звучали призывы гнать предателей «старой веры» из обители, а по стрельцам палить из пушек, благо соловецкий арсенал позволял держать многомесячную, если не многолетнюю оборону (согласно актам монастыря, хлебных запасов на острове должно было хватить на семь лет).
Монастырская хроника этого времени сообщает, что соловецкий архимандрит Никанор «по башням ходит беспрестанно, и пушки кадит, и водою кропит, и им говорит: матушки де мои галаночки, надежда де у нас на вас, вы де нас обороните».