Повседневная жизнь Пушкиногорья

Понятно, что в годы, о которых мы ведем наше повествование, никаких магазинов и лавок, где можно было бы купить необходимые для барина товары, в Михайловском, как и в других окрестных населенных пунктах, не существовало. За провизией и другими товарами ехать нужно было в Опочку, Псков или даже Петербург. Это дело поручалось, как правило, Михаилу Калашникову, однако купить он мог не всё, да и абсолютного доверия ему, видимо, не было. Такие интимные поручения, как покупка вина или книг, могли быть доверены только близкому человеку. Не случайно письма Пушкина брату после его отъезда из Михайловского густо пересыпаны всевозможными просьбами. Глушь, в которой поэт оказался, полностью оторвала его от цивилизации, поэтому нужда возникала во всем. В одном из первых писем «Лайону» в начале ноября 1824 года Пушкин просит: «Пришли мне: 1) Œuvresle-Lebrun, odes, éléglesetc, — найдешь у St. Florent; 2) Серные спички; 3) Карты, т. е. картежные <…>. 3) „Жизнь Емельки Пугачева“. 4) „Путешествие по Тавриде“ Муравьева. 5) Горчицы и сыру; но это ты и сам мне привезешь»^[119]. Просьба «прислать» — означает передать с Михаилом Калашниковым. Все пункты более или менее понятны — выпадают из списка только спички, которые были изобретены европейцами лишь в начале 1830-х годов, а в России вообще появились после смерти Пушкина. С. С. Гейченко описывает, как выглядело то, что Пушкин называет спичками: «Спичкой у нас вообще называлась маленькая лучинка. Для того чтобы она лучше горела, конец ее смазывали <…> серой. В конце XVIII века появились в России своеобразные зажигалки („аллюметт“) — нечто вроде закрытых металлических или стеклянных лампад, в которых теплился огонек и куда через специальные отверстия просовывались спички-серянки, посредством которых можно было достать огня. Были эти „зажигалки“ о нескольких спичках, футляры были в виде вазочек с художественной отделкой»^[120]. Буквально в следующем письме Пушкин просит брата: «Еще комиссия: пришли мне рукописную мою книгу да портрет Чаадаева, да перстень — мне грустно без него; рискни — с Михайлом»^[121]. Через полгода ничего не меняется: «Душа моя, горчицы, рому, что-нибудь в уксусе — да книг…»^[122] Собственно, так, с оказиями, осуществлялось почтовое сообщение.

Следующие строки из письма Вульфу заключают временную и пространственную перспективу:

Запируем уж, молчи!
Чудо — жизнь анахорета!
В Троегорском до ночи,
А в Михайловском до света <…>

Село Тригорское получило свое название от гористого берега Сороти, на которой оно раскинулось. Его владелица Прасковья Александровна Осипова (по первому мужу Вульф) была сильной женщиной с определенной раз и навсегда системой взглядов. В феврале 1824 года она второй раз овдовела и вынужденно приняла на себя все хозяйственные и домашние заботы. Пушкина она полюбила и приняла в дом как родного с первого его появления в Тригорском. Она была старше его почти на 20 лет, годилась ему в матери. Как пишет П. В. Анненков, «Пушкин имел на нее почти безграничное влияние. Все его слова и желания исполнялись ею свято. Он платил за это благорасположение постоянным выражением безграничной дружбы…»^[123]. П. А. Осипова, живя постоянно в деревне и будучи хозяйкой большого дома и матерью обширного семейства, прилагала постоянные усилия, чтобы пополнять свое образование, брала уроки у тех же учителей, которые занимались с ее старшими дочерьми, много читала. Присутствие Пушкина рядом и частые, практически ежедневные беседы с ним были для нее, несомненно, отдушиной. Благодаря ему она постепенно познакомилась и с другими людьми литературы, представлявшими в то время интеллектуальную элиту русского общества.