Повседневная жизнь Пушкиногорья

Прасковье Александровне было всего 36 лет, когда Пушкин увидел ее впервые в 1817 году, и 43 года — в 1824-м. Для того времени — возраст почтенный, однако П. А. Осипова все еще была привлекательной женщиной. О ее внешности не без язвительности вспоминает племянница А. П. Керн: «…рост ниже среднего, гораздо, впрочем, в размерах; лицо продолговатое, довольно умное <…>; нос прекрасной формы; волосы каштановые, мягкие, тонкие, шелковые; глаза добрые, карие, но не блестящие; рот ее только не нравился никому: он был не очень велик и не неприятен особенно, но нижняя губа так выдавалась, что это ее портило. Я полагаю, что она была бы просто маленькая красавица, если бы не этот рот. Отсюда раздражительность характера»^[124]. Вполне вероятно, что Пушкина связывало с хозяйкой Тригорского нечто более существенное, чем дружба. Косвенные подтверждения этого содержатся в более поздней переписке между ними. К слову, П. А. Осипова фактически была хранительницей первого пушкинского музея: она бережно собирала предметы, связанные с именем Пушкина и его жизнью по соседству с ней. Перед смертью Осипова уничтожила всю свою личную переписку, но бювар с письмами Пушкина был ею сохранен. На нем золотом выгравирована красноречивая надпись: «Вот что осталось от счастливого времени моей жизни».

Помимо самой Прасковьи Александровны с Пушкиным были дружны и ее старшие дочери: Анна и Евпраксия Николаевны. Как считал Анненков, обе они послужили прототипами соответственно Татьяны и Ольги Лариных. Анна Николаевна, ровесница поэта, была искренне и самоотверженно привязана к нему, однако не встречала в нем такого же ровного и глубокого чувства. Легкая насмешка, иногда ирония, иногда неподдельное раздражение, адресованные Annette, скользят в его письмах: «Дела мои все в том же порядке, — сообщает он брату. — Я в Михайловском редко, Annette очень смешна»^[125]. Вскоре после этого: «…На днях я мерялся поясом с Евпраксией, и тальи наши нашлись одинаковы. След. из двух одно: или я имею талью 15-летней девушки, или она талью 25-летнего мужчины. Евпраксия дуется и очень мила, с Анеткою бранюсь; надоела!»^[126]

В июле 1825 года А. Н. Вульф вместе с матерью уехала в Ригу. С Пушкиным она переписывалась. Приведем фрагмент письма Пушкина, из которого становится понятным стиль отношений, установленных им с Анной Николаевной: «Итак: в Риге ли вы уже? одержали ли победы? скоро ли выходите замуж? нашли ли уланов? Сообщите мне обо всем этом во всех подробностях, ибо вы знаете, что, несмотря на мои злые шутки, я поистине интересуюсь всем, что вас касается. Хотел я побранить вас, да не хватает на то смелости на таком почтительном расстоянии; что же касается нравоучений и советов, то вы их получите. Слушайте хорошенько: 1) Во имя неба, будьте ветрены лишь с вашими друзьями (мужского рода): последние воспользуются этою ветреностью лишь в свою пользу, тогда как подруги повредят вам, ибо усвойте себе хорошенько ту мысль, что все они столь же пусты и столь же болтливы, как и вы сами. 2) Носите короткие платья, ибо у вас прехорошенькие ножки, да не растрепывайте височков, хотя бы это было и модно, так как у вас, к несчастью, круглое лицо. 3) С некоторого времени вы стали очень учены, но… не старайтесь выказывать этого, и если какой-нибудь улан скажет вам, „что с вами нездорово вальсировать“, — не смейтесь и не жеманьтесь и не делайте вида, что этим гордитесь; высморкайтесь, отвернитесь и заговорите о чем-нибудь другом. 4) Не забудьте о последнем издании Байрона. Знаете, за что я хотел побранить вас? нет? испорченная девица, без чувства и без… и т. д., — а ваши обещания? сдержали вы их? Пусть — не стану больше говорить о них и прощаю вас, тем более, что и сам об этом вспомнил лишь после вашего отъезда»^[127]. С одной стороны, очевидна игра в старшего, опытного наставника (они были ровесники), совершенно равнодушно поучающего подругу, как и с кем флиртовать, с другой — столь же очевиден интерес к ней и совершенно особая близость. Дух Тригорского был таким: рождал небывалую свободу там, где в других местах задыхались от светских приличий. Это, однако, не делало счастливей Анну Николаевну, которая, несмотря на царивший в ее доме дух игры, относилась к Пушкину весьма серьезно.

В 1825 году Пушкин написал обидную эпиграмму, в которой, судя по всему, подразумевалась именно А. Н. Вульф (каламбурно обыгрывается значение имени Анна — «благодать»):

Нет ни в чем вам благодати;
С счастием у вас разлад:
И прекрасны вы некстати
И умны вы невпопад.

Отношение Пушкина к А. Н. Вульф характеризует и такое «бон-мо», которое он сам, чрезвычайно довольный собой, цитирует в письме П. А. Вяземскому: «Чем мне тебя попотчевать? Вот тебе мои бон-мо (Ради соли вообрази, что это было сказано чувствительной девушке, лет 26)… <…> Что вам более нравится? Запах розы или резеды. — Запах селедки»^[128].