Повседневная жизнь языческой Руси

Перед началом общей работы обычно произносились заговоры, обращенные к полевым духам, а после принятия христианства дополненные обращением к Богу. В XX веке на Вологодчине ученые зафиксировали заговор, совмещавший языческое и православное заклинания: «Господи, благослови! Полоска-матушка, как серый зай в край, кыш, побегай»[142]. От болей в пояснице и руках использовали другие заговоры, совмещая их с обрядом затыкания первых сжатых колосьев за пояс или натиранием ими спины. Один из подобных заговоров гласил: «Как матушка рожь стала год, да не устала, так моя спинушка жать бы не устала»[143]. Вызвать боль в спине мог воткнутый в землю серп, поэтому этого старались не делать. Когда вечером уходили с недожатого участка, то оставляли на краю два пучка колосьев, положенных крест-накрест: это должно было предотвратить ранение от серпа во время работы.

Окончание жатвы — «дожинки» — было связано с верованиями в полевых духов, скрывающихся в недожатых колосьях. Ими могли быть «полевая баба», зайцы, перепелки, совы, «пожиналки», кони и другие зооморфные и антропоморфные персонажи. Полевых духов требовалось прогнать с остатков несжатого поля. В Архангельском крае чаще всего «гнали зайку», а в Псковской губернии «гнали и зареза́ли бабу», на Брянщине — перепелку[144].

К XX столетию у русских крестьян накопилось множество «жнивных» песен, которые исполнялись во время начала, разгара и концовки жатвы. Наибольшее их число посвящено жалобам на тяжелую работу, боль в спине и руках, а также изгнанию из жита зооморфных духов. Так, на Брянщине пели:

А вы, девочки, жните!
Перепелочка в жите.
А мы постатьку сгоним,
Перепелочку словим.

Существовали и так называемые «бородовые» песни, связанные с плетением из последних колосьев «бороды»:

Ходил козел по меже,
Ходил козел по меже,
Дивовался бороде…[145]

«Борода» была сугубо ритуальной вещью наряду с последним снопом и жатвенным венком. Последние колосья не следовало жать, их нужно было оставить на поле, скрутив в жгут, пригнув к земле, завязав ниткой, придав ту или иную форму и украсив цветами. Это была жертва богам. В четырех поздних русских источниках богом, которому посвящалась «борода», назывался Велес-Волос, не вошедший в свое время в пантеон князя Владимира, но упомянутый в договорах Руси с греками 911 и 944 годов, где Велесом клялись купцы и другие участники русского войска (кроме самого князя и его дружины, клявшихся Перуном). Но «борода» могла также восприниматься как жертва полевому, полудницам, птицам.

Последний день жатвы, как, впрочем, и первый ее день, отмечался совместной семейной или общинной праздничной трапезой. Важно было не сделать окончание жатвы абсолютным, но как-то повлиять на удачный урожай будущего года. Именно этому и должны были служить «борода» вместе с последним снопом и жатвенным венком, приносимыми в дом и бережно хранимыми там до следующего сева или до следующей жатвы. Иногда последний сноп ржи наряжали в виде чучела бабы или деда, а последний сноп овса — в виде старика Овсея. Их использовали в святочных празднествах для «влияния» на будущий урожай в наступающем году. Распространен также был обычай «женить серп» в знак окончания жатвы. Серп обматывали пучком колосьев ржи или пшеницы и несколько раз кололи им землю, как бы передавая продуцирующую функцию на будущее.

Молотьба завершала заготовку зерна на зиму. Смолотое зерно помещали в овин, а отходы при обмолоте (шелуху, части колосьев, мякину) использовали в различных хозяйственных целях. Солому складывали в ометы, мякину и пелеву (отходы) помещали в мякинницы.

Другие виды полевых работ не вызывали такого количества обрядов, но тем не менее также сопровождались запретами, гаданиями, заговорами. Крайне важными в хозяйстве были лен и конопля, потому что из них изготавливали полотно и шили одежду.