Повесть о Сергее Непейцыне

— Хорошего не расскажу… Понятно, что смерть Осипа ее сразила, — одна истинная привязанность была. Сам поехал ей объявить и все отчаяние видел — то голосила, обмирала, об пол билась, власы и тело рвала, то волчицей на людей бросалась и проклинала меня, тебя и Филю, что от ней дите оторвали и погибнуть попустили. Посмотрел я, послушал и поехал к своей должности. Потом узнал, что, опамятовавшись, дворню всю перепорола за упокой Осиновой души, — бесчувственные, мол, не ревут, как она, с утра до ночи. А после и стала для «забвения» чарочкой баловаться. Сначала только на ночь, чтоб заснуть, а потом за каждой трапезой, каковых у ней без счету. Прослышав о том, поехал снова, думал усовестить. Так куда! Облаяла, будто баба посадская. Я пригрозил, что наместнику пожалуюсь и в опеку имение ее возьмут. Вышел промеж нас великий крик, на чем я уехал. А месяца через три хватил ее удар. Растолстела от обжорства, будто колода, вот и отнялось полтела. Тогда и тебе отписал. Однако, говорят, теперь выправилась и за то же принялась, будто не давал ей бог предвестия. Да все сам увидишь, раз побывать там надобно, хоть на день-другой.

Филя просился ехать с Сергеем, но был оставлен в Луках, чтоб не разлучать с Ненилой, с которой не могли насмотреться друг на друга. Поехали с Моргуном в легких саночках. Неслись стрелой по снежной дороге, и Сергей не раз благодарил дяденьку, что заставил надеть тулуп и теплую шапку.

— А помнишь, Моргунок, как обоз обогнали? — спросил Сергей, выехав за Купуй. — Живут господа в Михельсоновой вотчине?

— Никого нет. Заезжал к Семену Степановичу недавно городничий Невельский, майор Вилинбах, так сказывал, дом построили каменный, службы, сад разбили, Иваново назвали — в честь генерала, а жить некому. Он-то все выше лезет, кавалерию красную получил. Управитель-немец нанят лютущий, бегут от него мужики. Городничий говорит, настрого велено сыскивать да с батожьем обратно ворочать. Вотчина большая, а живут бедно.

При въезде в матушкину усадьбу встречные сказали, что барыня после полдника отдыхают и будить не велено. Поехали дальше, кликнувши крестьян для откопки дяденькиного дома. Хорошо, Моргун так распорядился, сугробы намело под самые окна.

Через два часа, оставив парня топить печи, отправились к матушке. Она за уже накрытым столом ждала сына. Без дяденькиного предупреждения Сергей испугался бы увиденного. Под зеленым капотом, засаленным на груди, колыхалось бесформенное тело. Черты лица расплылись, глаза потонули в нарумяненных щеках. На волосах рдели банты мятого чепца. Мельком, из-под наведенных бровей, глянула на стукнувшую о порог Сергееву деревяшку. Не здороваясь, приказала:

— Сказывай, ваше благородье, как брата загубил?

Сергей, собиравшийся целовать матушку в плечо, почувствовал облегчение, когда махнула рукой — не надо, мол, садись сразу. Он сел напротив, и высохшая Аниска налила в серебряные чарки зеленой настойки. Матушка кивнула, и он стал рассказывать, лгать для нее придуманное. Будто на штурме светлейший послал Осипа к одной колонне, а он был в другой и не видел, как брата убили.

— Скажи мне перво — срубили его нехристи саблей аль пулей застрелили? — спросила, уставясь в тарелку, матушка.

— Пулей прямо в сердце. Мигом душа отлетела, — сказал Сергей.

И тотчас услышал всхлипывания — плакала Аниска, стоя за его спиной. Глянул на матушку — и у той по лоснючим щекам, по румянам ползли слезы, а дрожащие руки ухватили графин и чарку.

— Где схоронил-то? Аль волкам и воронью бросил?

Сергей ответил, будто в городе Херсоне около собора, где все главные герои штурма положены. Как расскажешь ей об Осиповой просьбе похоронить над Бугом, где прощался с королевой своей?

— Крест какой поставил? Служат ли по нем заупокойные?

Слезы все бежали по щекам, но между вопросами она опрокидывала в рот чарку за чаркой, жадно жевала закуску. И не потчевала сына, только иногда рывком подпихивала ближе блюда. А ему ничто не шло в горло. Входили девки, уносили одни, ставили другие кушанья. Матушка выпила уже чарок пять или шесть. Сергей, стараясь не смотреть на нее, ожидал еще вопросов. Приплясывая, вбежала маленькая толстая баба. Сергей с трудом узнал дуру Устинку.

— Не велишь ли потешить тебя, сударыня? — спросила она, с жадностью глядя в господские тарелки. — Аль не время ноне?

Матушка как бы не слышала. Она продолжала пить, есть и плакать. Слезы все текли, капали в тарелку, ползли по шее.

Сергею становилось невмоготу. Пожалуй, пора выбираться отсюда. Все уже сказал, ради чего приехал, и здоровья у матушки хоть отбавляй. Не напиваться же с ней на этих странных поминках?

— Дозвольте уйти, матушка? — спросил он, вставая и опираясь на палку, поставленную для того около.