Повесть о Сергее Непейцыне

Наконец настала ночь, когда больной особенно беспокоился. Метался, сбрасывал одеяло, рвался вскочить на ноги. Ему мерещилось, что солдаты из слободки пошли к коменданту с дрекольем требовать выдачи положенного провианта.

— Не добьетесь ничего, братцы, — лепетал Василий Прокофьич, — он спрячется, а вас потом засудят, плетями забьют…

Под утро он уснул, а за полдень вдруг сказал сидевшему около Непейцыну совсем слабым голосом:

— Здорово, милая душа! Видно, не порадуются господа инженеры нонче, не закопают меня. А Саша и Петька мой не захворали?

В возне с больным незаметно прошли святки. Под Новый год Сергей был зван на прощальный вечер к Мордвиновым. Сдача дел кончилась, и Клавер тотчас удрал в Киев, будто хлопотать о корабельном лесе. Сестра Николая Семеновича чувствовала себя хорошо, до родов осталось около двух месяцев, и они решили ехать на днях.

— Не задерживайтесь и вы, мой друг, — сказал, прощаясь, адмирал. — Помочь не можете, а заразиться весьма легко.

Теперь Непейцыну приходилось откладывать отъезд потому, что Филя готовил и для Василия Прокофьича, которого было важно подкрепить после болезни. Через неделю начнет выходить и как-нибудь наладит свое довольствие. А пока Филя ухитрялся, кроме стряпни, продавать домашний скарб, каждые три дня отвозить в острог мясо и приварок и вечерами увязывать тюки к дороге. Иногда, видя, как поздно при свече возится с упаковкой, Сергей пенял ему, что нельзя так мало спать. Но Филя отвечал, что, ужо, в дороге отоспится.

На 8 января был назначен отъезд. Комнаты стояли оголенные от привычных предметов, и то одного, то другого необходимого не оказывалось под рукой — все было уложено. Но и это число пришлось пропустить. Накануне утром слуга Говарда прибежал к соседям. Из его взволнованной речи Непейцын не без труда понял, что просит поскорее сыскать Пристмана, так как господин его ночью заболел и он не может отлучиться.

Сергей послал Филю просить Василия Прокофьича к больному, а сам направился в Адмиралтейство искать капитана. Еще до прихода слуги он знал от Фили, что накануне сэр Джон ездил верхом за двадцать верст к помещику, который упросил навестить его заболевшую дочь. А погода была отчаянная — шел мокрый снег. Конечно, старик промок до костей. «Удивительно, как он до сих пор держался, — думал Сергей, ковыляя в Адмиралтейство. — Только бы это была самая обыкновенная простуда!»

Когда Непейцын с Пристманом подходили к дому, где жил Говард, из калитки вышел Василий Прокофьич.

— К сожалению, сомневаться невозможно — сэр Джон заболел здешней горячкой, — сказал лекарь. — Должен сразу упредить ваше высокоблагородие, — отнесся он к Пристману, — надежда, что встанет, весьма невелика. Я с трудом одолел сию болезнь, имея тридцать пять лет от роду, а ему вдвое больше, да еще истощен чрезвычайно. Если будет делать распоряжения, ловите каждое слово…

У постели больного чередовались старый слуга, Пристман, Левшин, Непейцын, иногда Филя. Говард лежал в комнате, у окна которой осенью писал по утрам. Часто у крыльца раздавались голоса обывателей, приходивших справиться о больном. Два раза появлялся унтер из острога. До колодников дошла весть о болезни Говарда, и они сложились по грошу, чтобы заплатить унтеру за поход в город.

— А я на те гроши свечек купил да в соборе наставил за здоровье его милости, — сказал унтер Сергею. — Греха нет, как не православный он, ваше благородие?

Дни проходили, больной таял на глазах. Он всегда был очень худ, а теперь, казалось, под одеялом лежат одни кости. Лицо, не освещаемое больше проницательными глазами, напоминало восковую маску.

На тринадцатый день болезни, 20 января, Говард пришел в себя. Непейцын, помнивший, как началось выздоровление Василия Прокофьича, обрадовался. В этот день утром из банкирской конторы, получавшей заграничную почту иностранцев, принесли письмо, адресованное больному.

Открыв глаза, он, высоко лежавший на подушках, сразу увидел конверт на столике около постели и указал на него глазами. Сергей позвал Пристмана, прилегшего отдохнуть в соседней комнате. По просветлевшему лицу больного, слушавшего чтение, Сергей понял, что известие хорошее. Как позже он узнал, в письме говорилось, что единственный сын старого англичанина, душевнобольной юноша, чувствует себя лучше.

Еле слышно Говард попросил пить. Пристман приподнял его под плечи. Сергей поднес к фиолетовым губам стакан со слабым чаем. Потом старик сказал что-то по-английски.

— Он хочет уснуть. Сказал, что сон — лучшее лекарство, — перевел Пристман, укрывая одеялом плечи больного.

Моряк и Сергей вышли в соседнюю комнату. После полудня пришел Василий Прокофьич. Пристман дремал. Непейцын с лекарем вошли к больному. Посмотрев в лицо Говарда, Василий Прокофьич осторожно взял его руку.

— Если я что понимаю, — сказал он, — остаются минуты. Но и то сказать — не зря прожил человек…

Сергей позвал Пристмана, и лекарь, повторив ему свой приговор, ушел в госпиталь.

Стало темнеть. За окнами летел снег, и ветер стонал в трубе, когда моряк сказал:

— Я больше не слышу его дыхания.