Повесть о Предславе

Странным казалось Предславе, что совсем близко от города, ещё недавно соперничающего с Прагой за первенство в Богемской земле, а теперь понемногу хиреющего, можно встретить дикого медведя или волчью стаю. А то, бывало, и рысь бесшумно спрыгнет с дерева на спину, и тогда горе путнику. Перегрызёт лютый зверь острыми зубами позвонки, и поминай, как звали. Даже и скелета после не сыщут – всё засосёт мрачный лес с его раскидистыми вековыми дубами. Дубов таких неохватных, гигантских в Богемии и соседней Польше – без числа. Пан Лех как-то рассказал Предславе, что из корней одного из этих могучих деревьев в предгорьях Бескид берут истоки сразу три великие реки – Сан, Тиса и Днестр. Ветви и стволы дубов покрыты зелёным мхом, вокруг них бродят стада косуль и полосатых диких свиней, кормящихся желудями. Почему-то Предслава при виде их вспомнила о грамоте Позвизда. Брат упоминал город Свиноград где-то неподалёку от Червена. Не от таких ли свиней и названье своё получил сей город? Тоже, верно, дубов много в тех краях, и бук растёт такожде – древо крепкое, прочное, стены городские из него часто возводят.

В Либице, в каменном замке на круче над Лабой, когда-то правили Славники – князья племени зличан. Отец Рыжего, Болеслав Второй, подчинил своей власти непокорное упрямое племя и разрушил крепостные стены. Потом их возвели вновь, опасаясь нападений ляхов и немцев.

Замок произвёл на Предславу впечатление мрачное и унылое, он казался некоей застывшей каменной громадой, тяжело нависшей над речной долиной. Зато вокруг него, в слободах и сёлах, жизнь кипела. Было время летнего солнцеворота, и ночью зажглись над гладью реки купальские костры.

Предслава видела из окна замка, как мелькают далеко внизу огоньки и как к ним, словно мотыльки, сбегаются люди. Как бы хотелось и ей сейчас оказаться там, на лесной лужайке или на речном берегу! Она прыгала бы через огонь, смеялась бы, предавалась беззаботному веселью, забыв на время, что она – княгиня и мать. Себе на голову надела бы она венок из жёлтых одуванчиков, как простая деревенская девушка, вместе с другими она топила бы деревянного Купалу в воде, с притворными слезами и последующим за ними громким хохотом. Разрывала бы в клочья соломенное чучело Марены и зарывала бы его на огороде на урожай. Украшала бы венками и лентами купальское дерево, скатывала от костра вниз к реке огненное колесо, знаменующее поворот солнца на зиму. А ночью ходила бы в лес смотреть, как цветут волшебная разрыв-трава и папоротник. Но разве возможно такое?

Предслава покосилась на застывшего у дверей Халкидония. Евнух неусыпно несёт охрану своей госпожи. Так велел ему Рыжий, так повелось во многих княжеских семьях, таков обычай, пришедший из Ромеи.

В старом Либицком замке сейчас необычно шумно, здесь остановился весь княжеский двор со стольниками, кравчими, конюшими, пажами и холопами. В Чехии, как и в соседней Венгрии, было принято, что князь в течение года объезжает замки в своих владениях. Прожорливый двор поедает скопленные в замках обильные запасы пищи, а потом перебирается в следующее место, с весельями, кривляньями шутов и скоморохов и грохотом бубнов.

Пиршества быстро утомили молодую женщину. Она давно покинула гридницу и вернулась в отведённые ей покои наверху. Прошла в детскую, стала укладывать спать сыновей.

– Мама, а правда, что польский князь умер? – спрашивал Конрад.

– Да. Ты спи, не думай ни о чём худом.

– А правда, что он твой враг был? Самый главный враг?

– И то правда.

– Значит, ты радоваться должна, что он умер. А ты не рада. Почему так?

Предслава вздохнула.

– Нельзя, сынок, радоваться смерти. Пусть хоть и враг твой умер, – наставительно промолвила она. – Господь заповедал нам прощать врагов своих. Запомни.

Она взбила подушку, уложила Конрада на кровать, накрыла простынёю. Подошла к постели годовалого Владимира. Ребёнок тихонько попискивал, протягивал руку, показывал куда-то за окно.

– Перестань. Спать! – тихонько цыкнула на него княгиня.

Владимир заговорил, заверещал едва разборчиво, Предслава разобрала только: «Мама!»

– Здесь я, маленький мой! – Она принялась целовать чадо, отмечая, какой же у неё Владимир всё-таки рыжий и как много волос у него на теле.

«Прямь стойно зверушка какая мохнатая», – удивлялась княгиня, заботливыми руками укладывая ребёнка в кроватку.

Как любила она своих малышей, как радовалась своему материнству! Умильно смотрела на то, как возили они по ковру деревянные игрушки, как учились ходить, как смеялись, резвились, бегали по саду в Пражском Граде. Хотелось, чтобы в будущем дети её держались друг за друга, чтоб не было промеж ними вражды, такой, какая вспыхнула на Руси между её братьями.