Повесть о Предславе

– Положены были братья мои в гробы в Вышгороде, в церкви Святого Василия. Борис, коего на той же Альте-реке убили Святополковы прихвостни, в деревянном гробу возлежит. Глеб же, которого некий повар Торчин под Смоленском на Смядыни зарезал из страха пред теми же Святополковыми злодеями, – в раке каменной. А ранее несколько лет пролежало тело его меж колодами в лесу и тлением не тронуто даже было. Чудо, по-иному и не скажешь. А когда один варяг пьяный опёрся было о гроб Борисов, дак словно молния ударила его – вмиг рука и нога у святотатца отнялись. После же возле гробов с телами братьев моих прозревали слепцы и исцелялись калеки. Видно, знак Божий на Борисе и Глебе. Послали уже к патриарху в Царьград, дабы причислены были они к лику святых. Мученический венец приняли они. Вот бы и здесь не мешало память их почтить. Я, княгиня Предслава-София, прошу тебя в молитвах поминать их, яко невинно убиенных, за веру истинную православную пострадавших. Ещё отрок был один, Георгий Угрин. Мог уйти, но верен остался князю Борису и предпочёл смерть обрести под мечами убийц, защищая в страшную ту ночь князя своего. И его тоже поминать не забывайте. Храбрый был отрок.

– Пренепременно, матушка княгинюшка! Как не помянуть таких страстотерпцев! Всё по твоему наказу содеем. – Отец Прокопий с низким поклоном принял мешочек с серебром из рук Предславы.

«Не льстив ли излиха? – подумала, хмуря чело, княгиня. – Может статься, и так».

– Вижу со скорбью, что в иных церквах служат мессы[189] латинские, – сказала она. – Редко где слышу сладкогласное пение ромейское, в Праге в костёлах творят богослужение одни немцы, и паству причащают они опресноками[190].

Игумен снова вздохнул.

– Что делать, добрая госпожа? Хуже всего, по разумению моему, что на латыни молитвы они читают. Ведают же латынь одни токмо мужи церковные да некоторые паны. А не ведая словес, как уразумеет простой человек смысл молитвы? Вот и старается братия наша, книги переписывают на славянский язык, разносят их по приходам. В том, матушка, корень духовный. Так святой равноапостольный Мефодий нам заповедал. А ежели заменить всё латынью, то корень наш, славянский, и пресечётся тогда, и не даст древо всходов. Немцами все мы станем. Вот где беда, вот в чём происки врага человеческого.

– Бог заповедовал произносить слова Его на трёх языках сущих: греческом, древнеиудейском и латинском, – недовольно проскрипела пани Эмма. – Переводить Священное Писание на варварские языки – грех!

– Но как нести в народ слово Божье? – заспорила с ней Предслава. – На меч полагаться, что ли? Так мы язычество не искореним, только крови безвинной прольём потоки. Держава же Богемская нуждается в мире и покое. Хватит, довольно было выстрадано за последние лета!

Княгиня произнесла эти слова запальчиво, резко, и Эмма сразу смешалась и прекратила ей перечить, хотя, по всему видно, было ей что возразить.

– Слыхала я о готской ереси[191], отец, – перевела Предслава разговор на иное. – Много есть в Чехии и Моравии таких, кои почитают Бога Сына не единосущим, но подобносущим Отцу, Святой же Дух – подобносущим Отцу и Сыну. Правда ли то?

– Что греха таить, есть такое, – отмолвил с грустью отец Прокопий. – Но мы обычаям старым здесь следуем и не шибко с сей ересью воюем. Помним опять же, что святой Мефодий был к сему терпим.

Предслава ничего не ответила. Вообще говоря, она сама плохо понимала разницу между понятиями «единосущий» и «подобносущий». Подумалось ей о другом. Вот на Руси, в Киеве, её покойный отец часами до хрипоты спорил с братом Ярославом. Не хотел строгий в вере набожный Ярослав и слышать об арианской ереси, для него ересь эта была чем-то сродни буйным княжеским пирам, какие закатывал князь Владимир у себя на подворье.

«Как же он теперь, Ярослав? Верно, заместо молодых удальцов монахи да попы в тереме у него верховодят». – Предслава невольно заулыбалась.

– Хочу пройтись по окрестностям монастырским, – заявила она. – Ты, пани Эмма, ступай на гостиный двор, на трапезу, мы же с тобою, отче, взберёмся-ка давай вон на ту гору. – Она указала на соседний с монастырскими строениями холм с пологой вершиной, покрытой жухлой осенней травой. – Возьми с собой кого из братии. Пани Гражина, ты за мной следуй.

Примерно через час пешего пути она стояла на вершине холма. Далеко внизу голубела Сазава. Медленно плыли по осеннему небу редкие кучевые облачка. Склоны холма густо поросли дубово-буковым лесом, тогда как здесь, наверху, была довольно широкая открытая площадка, и с неё открывался дивный вид на окрестности. Вон вьются дымки над хатами в небольшом монастырском селе, вон стадо коров гонит пастух по долине, а вон какой-то крупный зверь (отсюда и не разглядишь, кто) метнулся, ломая ветви деревьев, в чащу.

Воздух, чистый и прозрачный, кружил голову. И поглядев по сторонам, промолвила торжественно княгиня: