Повесть о Предславе

Временами овладевало ею ожесточение, хотелось вырваться, убежать, а потом отомстить Болеславу. Думалось порой – отдаться ему притворно, как мать отцу, а потом, среди ночи, ножом… У матери не вышло, так у дочери получится… Но нет, эту мысль Предслава отвергла… Не так она отомстит… А как? Ей хотелось, чтобы испил до конца Болеслав чашу горестного краха своих надежд о Великой Славонии. Эта самая Славония сидела у поруганной княжны в ушах, в голове, словно проходила насквозь через всё её тело. Пусть поймёт он сперва, насильник и погубитель, сколь бредова мечта его, сколь ничтожен он, пытаясь мечом соединить несоединяемое. И ещё Предслава хотела стать сильной, нет, её не согнёт ни плен, ни насмешки, ни иные напасти. В сердце её – Бог, Всепрощающий, но и Справедливый, Он один будет ей опорой и помощью в тяжкие часы. С тем и ехала в Польшу – с жаждой борьбы за себя, за своих близких, за своё будущее и вместе с тем со смирением, с пониманием того, что без Вышней Господней воли ничего ей не сотворить, ничего не решить. Впереди были жаркие молитвы, был долгий и сложный путь по извилистым дорогам бытия.

Глава 29

К берегу многоструйной Двины, несущей воды к далёкому Варяжскому морю, с вала Полоцкой твердыни вёл крутой спуск. По правую руку впадала в Двину узким устьем маленькая Полота, а за ней далеко на запад простёрся посад с бревенчатыми избами и усадьбами, разбросанными вдоль дорог и вымощенных досками кривых улочек. Посад этот, названный Заполотьем, соединяли с детинцем и окольным градом несколько деревянных мостов. Как раз напротив крепостных стен от Двины отделяется небольшой рукав, который вскоре вновь тихо и мирно вливается в реку, образуя округлый песчаный остров, густо поросший зеленью. Даже дубы и те прижились на этом островке, широко разбросали они свои ветви, а над самой гладью речной низко склонились к воде плакучие ивы. И зверь лесной, случалось, забредал на сей остров в поисках пищи, един раз как-то видели там люди даже медведя, кормящегося сладкой малиной в густых непролазных зарослях чапыжника[172].

На острове некий инок вырыл в земле небольшую пещерку и там в одиночестве, вдали от мирской суеты предавался беседе с Богом. Поначалу ничто не нарушало покой монашка, но вскоре явились на остров на длинных ладьях-драккарах[173] нурманы. Приплыли из Свитьода[174], держали путь в дальние страны в поисках лёгкой и богатой добычи. Полочане нурманов у себя не приняли, велели им остановиться подальше от городских стен. Знали хорошо буйный норов иноземцев, молящихся страшному кровавому богу войны Одину.

Но нашёлся, по всему видать, человек, не убоявшийся нурманской свирепости. Держа под уздцы смирного солового иноходца, спустился он к берегу Двины, оставил коня на берегу на попечение некоего подростка, сел в утлый чёлн и быстро и умело загрёб вёслами.

Мало кто узнал бы в смуглом загорелом молодце с непокорно вьющейся копной иссиня-чёрных волос, в шапке с опушкой куньего меха, в лёгком синем зипуне, наброшенном на плечи поверх рубахи с вышитым воротом, одного из сынов покойного князя Владимира – Позвизда. Год минул, как бежал он из Луцка в Полоцк к своему племяннику Брячиславу. С той поры терпеливо ждал Позвизд, когда же удастся ему воротиться обратно на княжение.

Чёлн упёрся в прибрежный песок. Позвизд оставил вёсла, подтащил его к берегу, после чего обратил взор на нескольких обступивших его нурманов. Все как один были рослы, светловолосы, один из них, с большим кольцом в ухе, был наголо брит. У всех за поясами торчали ножи, двое держали в руках огромные двуручные секиры.

«Воины добрые», – оценил их Позвизд, выбравшись на песок.

Спросил по-русски, хотя разумел и по-свейски, правда, не особенно хорошо:

– Хочу видеть вашего старшего. Кто он, не знаю: ярл, конунг.

Один из нурманов, знавший, видно, славянскую молвь, ответил нехотя:

– А кто ты такой? Кем послан? Что тебе до нашего предводителя?

– Хочу предложить одно дело. А сам я – Позвизд, сын князя Владимира.

– О, кназ Вальдемар! – уважительно протянул нурман.

– Говоришь, его сын? – недоверчиво взглянул на Позвизда другой воин.

– Приведём его к нашей королеве. Она разберётся, – сказал третий.

Позвизд удивился. Из разговора нурманов до него дошло, что заправляет здесь некая королева.

Его провели в большой шатёр, расставленный под раскидистым толстоствольным дубом. Светлокосая служанка шмыгнула за войлочную стенку.

Посреди шатра на кошмах сидела довольно молодая ещё красивая женщина, белокурая, со светлыми синими глазами и породистым носом с едва приметной горбинкой. Подбородок её был твёрд и упрям, на щеке виднелся небольшой рубец. Волосы королевы ниспадали сзади на плечи неровными прядями, видно, она недавно обрезала их ножом. На голове у неё красовался золотой обруч, украшенный на лбу и на висках большими кольцами, в ушах блестели серебряные серьги с красными самоцветами. В шатре было прохладно, и нурманка поверх рубахи набросила на плечи дорогую горностаевую мантию. Рядом с королевой на кошме лежал меч в обшитых сафьяном ножнах.