Повесть о Предславе

Предслава отбивалась, ударяла кулачками его в грудь, но Болеслав, как дикий зверь, рвал на ней одежды, вне себя от страстного желания, от овладевшей всем существом звериной похоти.

Предслава кричала, плакала, изодрала ему в кровь щеку, а он молчал, лишь рычал, как медведь. Опрокинул княжну на лавку, раздвинул ей ноги, а потом она почувствовала, как что-то большое и твёрдое входит в её тело, разрывая покров девственности, тот, который любая девушка стремится оберечь до замужества. Была боль, было ощущение страшного позора, хотелось вырваться, броситься к окну и прыгнуть вниз, во двор, расшибиться до смерти, уйти из этого жестокого ненавистного мира с его жгучими низменными страстями, с его стыдом, стать бесплотным ангелом или птицей в небе, чтобы парить там и не видеть, не чувствовать, не знать более всего этого ужаса.

Но сил не было, она лежала на лавке и тихо плакала, растерзанная, уничтоженная, опозоренная. Болеслав, как схлынул приступ похоти, начал извиняться, говорил опять что-то о любви, о портрете, она не слушала, только отталкивала его пухлые руки и молча смотрела на него широко раскрытыми, исполненными ужаса и ненависти глазами.

Глаза эти польский князь Болеслав запомнил на всю жизнь.

Глава 27

Боярин Фёдор Ивещей в битве на Буге близ Берестья едва не погиб. Вместе с поражённым копьём конём он рухнул наземь, запутался в стременах и чудом не был затоптан польскими вершниками. Сражения, впрочем, по сути, и не случилось, Ярославовы новгородцы и варяги сразу как-то дружно подались неожиданному натиску ляхов и обратились в бег. Разгром был полный, много вёрст гнали остатки Ярославова воинства спесивые победители. Когда мало-помалу ратные отхлынули в сторону от места, где лежал со своим скакуном Ивещей, он осторожно шевельнулся, выпростал ногу из-под крупа павшего коня, прислушался и неслышно приподнялся. Рядом догорали остатки разведённого поутру русами костра. Неподалёку, у поворота дороги, притулился к берегу Буга небольшой лесок. Туда Ивещей и рванул, кляня себя и князя Ярослава за неудачливость. У самой опушки наткнулся он внезапно на запряжённую двумя лошадьми покорёженную телегу. Умелыми движениями рук боярин выпряг недовольно ржавших скакунов, вскочил на одного из них, ударил боднями по бокам, крикнув: «Пошла!», и поскакал охлюпкой, без седла, стойно поганый печенег, вдоль реки. Старался умчать подальше от поля брани, от ляхов, которые плотными рядами ушли по Киевской дороге. Это Ивещей понял, увидев на шляхе ископыть[168].

Вдруг он услыхал в густой высокой траве на крутояре у опушки чей-то протяжный стон. Заметил лежащего на спине воина. Спешился, хотел было ударить мечом, сократить мучения несчастного. Да и куда ему деваться с раненым – далеко не ускачешь, попадёшь в полон к ляхам – там обоим им пропадать. Уже вынул меч из ножен, нагнулся над стонущим воином, но вдруг знакомым показалась ему проломленная на груди дощатая бронь и шелом с наносником.

– Майя, ты?! – узнал Ивещей удалую поленицу-богатырку.

– Боярин Фёдор! – Уста раненой девушки тронула слабая улыбка. – Кончаюсь я, помираю! Копьё вражье насквозь прободило!

Она снова застонала. Ивещей развязал ремешки, осторожно снял с неё бронь. Рана, воистину, оказалась страшной, вся рубашка девушки была в крови.

«Кажись, кишки выворотило!» – Боярин осторожно поднял Майю, взял её на руки и спустился к берегу Буга.

Он долго промывал рану чистой водой. Майя, закусив губы, терпела, когда он вытаскивал из её живота обломок вражьего копья.

Девушка тяжело, с надрывом, дышала. Ивещей сидел с ней рядом и почему-то забывал в эти тягостные часы, что рядом – ляхи, что надо ему бежать, не вспоминал про былые свои хитрости и переветы. Впрочем, всё это – он чувствовал – к нему ещё вернётся.

В сумерках, оставив раненую, боярин снова поднялся на яр и отыскал вскоре небольшую деревушку, которую, видно, ляхи не заметили и проскочили стороной. Майю вместе с мужиками Ивещей погрузил на телегу. Когда доставили раненую в одну из изб, сказал старухе-знахарке:

– Вот тебе, бабка, пенязи. Коли выживет наша поленица, она тебя отблагодарит. А коли помрёт, схороните у себя на погосте.

Не дожидаясь утра, ускакал боярин в сторону Киева. Дорогой, как ехал, думалось с досадой:

«Зря я за сего Ярослава уцепился. На рати некрепок. Надо ко Святополку вертаться. Скажу: под Новым городом полонили меня тогда».

В стольном Ивещей первым делом попытался отыскать Володаря, но найти его не смог. Тогда явился в Десятинную церковь, к епископу Анастасу.

Бывший Владимиров любимец, в шёлковой лиловой рясе и клобуке[169] с окрылиями, важный, опирающийся при ходьбе на посох с ликами святых, с панагией[170] и большим золотым крестом на груди, весь был исполнен надменности и самодовольства.

– Ты бы, святой отец, замолвил обо мне словечко перед князем Святополком. Мол, верен тебе, неволею у Ярослава оказался.