Повесть о любви и тьме

Рядом с портретом дяди Иосефа висит на гвоздике копилка с большой шестиконечной звездой – для сбора пожертвований в Национальный фонд развития земли Израиля. Отец на снимке кажется спокойным, вполне довольным собой и в то же время серьезным и сосредоточенным, как монах-отшельник. Вся тяжесть открытой книги приходится на его левую руку, а другая рука лежит на листах справа, чтение которых он уже завершил, из чего можно заключить, что читает он книгу на иврите – ее листают справа налево. Там, где рука его выглядывает из рукава белой рубашки, видны густые черные волосы, которые покрывали его руки от локтя до кисти.

За стенами комнаты, за закрытыми жалюзи, рабочие копают канаву, чтобы уложить канализационные трубы. Где-то там, в подвале одного из старых еврейских домов, в извилистых переулках кварталов Шаарей Хесед или Нахалат Шива, именно в эту минуту тайно учатся обращаться с оружием парни из иерусалимского отделения подпольной Хаганы, разбирают и собирают старенький пистолет системы “парабеллум”. По дорогам, взбирающимся в гору меж арабскими деревнями, втайне замышляющими недоброе, ведут свои машины, твердо держа руль загорелыми руками, парни из компаний “Эгед” и “Тнува”. По руслам пересыхающих рек, называемых в наших краях вади, незаметно спускаются к пустыне молодые еврейские разведчики – в коротких брюках цвета хаки и такого же цвета носках, в арабских головных уборах и с полной боевой выкладкой. В Галилее, в долинах Бейт-Шаана и Изреельской, в Самарии и Иудее, в долине Хефер, в Негеве, на равнинах у Мертвого моря мускулистые, молчаливые, прокопченные солнцем пионеры-первопроходцы и их подруги в эти мгновения трудятся на земле…

А он, серьезный студент из Вильны, прокладывает здесь свою борозду: в один прекрасный день он станет профессором Еврейского университета на горе Скопус, внесет свой вклад в расширение горизонтов науки и образования, осушит болота изгнания в людских сердцах. Подобно тому, как первопроходцы Галилеи и Изреельской долины превращают пустыню в цветущий сад, вот так и он – всеми силами своими – будет пролагать борозды, вспахивая поле духовности, взращивая новую ивритскую культуру. Это решено твердо и бесповоротно.

20

Каждое утро Иехуда Арье Клаузнер ездил автобусом компании “Ха-Мекашер” по девятому маршруту: от остановки на улице Геула через Бухарский квартал, по улицам Пророка Самуила и Шимона Праведного, мимо Американской колонии и арабского квартала Шейх Джерах – до зданий Еврейского университета на горе Скопус. Там он усердно учился, стремясь получить вторую степень. Историю преподавал профессор Рихард Михаэль Кибнер, которому и в голову не приходило, что необходимо выучить иврит, поскольку текст его лекций был записан латинскими буквами, и, читая этот текст студентам, он не знал смысла большинства произносимых им слов, так как и перевод лекций, и ивритская транскрипция – все это готовилось его ассистентом. Семитскую лингвистику отец изучал под руководством профессора Хаима Яакова Полоцкого, курс Библии и библеистики читал профессор Умберто Моше Давид Кассуто, а ивритскую литературу преподавал дядя Иосеф, он же профессор, доктор наук Иосеф Гдалия Клаузнер, чей девиз звучал так: “Иудаизм и человечность”.

Дядя Иосеф, конечно же, приблизил к себе моего отца, одного их самых лучших своих студентов, но когда пришло время, не выбрал его на должность ассистента, чтобы не давать пищу злым языкам. Для профессора Клаузнера столь важно было избежать любого злословия и клеветы, которые могли бы бросить тень на его доброе имя и его честность, что, поступясь справедливостью, он нанес ущерб своему племяннику, плоти от плоти и кости от кости его.

На титульном листе одной из своих книг написал бездетный дядя Иосеф посвящение: “Любимому Иехуде Арье, моему племяннику, который дорог мне, как родной сын, от дяди, любящего его всей душой. Иосеф”. Отец однажды горько пошутил: “Если бы я не был его родственником, если бы он любил меня чуть-чуть меньше, кто знает, возможно, и я был бы уже сегодня преподавателем на кафедре литературы, а не корпел бы в библиотеке”.