— О, моя милая! Как ты можешь говорить мне такие слова? В любом из миров я не забуду твоей доброты. Сейчас у меня никаких намерений нет. Я только хочу, хотя бы через кого-то, сказать, как долгие годы я сгорал от любви к ней. Если ты даже убьёшь меня на месте, я и после смерти буду любить твою госпожу. Но если ты не убьёшь меня, а поможешь мне и генерал об этом узнает, ты ведь жизнью не рискуешь, разве что навлечёшь на себя его гнев. От генерала зависит твоё продвижение по службе, но на улицу-то он тебя не выгонит. Умоляю тебя, придумай что-нибудь. Я знаю, что это дело непростое, но у меня такое ощущение, что всё внутри пылает, — помоги мне, — уговаривал он её, проливая кровавые слёзы.
— Вы говорите неразумно. Вы всегда просите об одном, и если бы я заметила, что госпожа моя готова внимать вам, я бы уж обязательно передавала ваши слова, совершенно не думая о себе. Но ведь это не так. Я очень боюсь, что помочь вам у меня нет никакой возможности. Если, однако, представится случай, я передам госпоже то, о чём вы просите.
Санэтада возликовал и написал письмо:
«Сейчас уже я не могу писать Вам: хотят слухи, что Вы не сегодня-завтра отправитесь во дворец наследника престола. Страдания переполняют меня, выхода моей любви нет, и лучше умереть, чем терпеть такое несчастье. Но мне кажется, что даже умерев, я не смогу покинуть эти места.
Если умру,
О страсти своей не сказав,
То горы в мире загробном
Преградой мне будут.
И вечно буду блуждать я…
Хотелось бы мне, хотя во сне, забыть о своём желании встретиться с Вами и высказать всё это. О моя милая, как мне быть?»
Санэтада отдал письмо Хёэ, послав также набор лакированных коробок с росписью золотом и серебром, в которые велел положить узорчатого шёлка, летнюю одежду, одежду из узорчатого шёлка. Вручая всё это, он сказал Хёэ:
— Тело горит,
В котором любовь
Не прекращает пылать.
Не думай, что слишком тепло
Был я одет.
Поговорив ещё немного с Санэтада, девушка покинула его и передала письмо Атэмия. Та прочитала, но ничего не сказала.
— Уж очень он страдает, напишите на этот раз хотя бы одну строчку, — принялась уговаривать её Хёэ. — Если он умрёт от любви к вам, не будет ли греха на вашей душе?
Но Атэмия так ничего и не ответила.
Санэтада, сердце которого было разбито, скорбел беспредельно. Он вызвал Хёэ и попросил её передать госпоже письмо:
«Снова и снова
Вскипает любовь,
Вся грудь пылает.
Льётся и льётся на этот огонь
Слёз водопад.
Больше уже не будет у меня возможности сказать Вам…»
Он положил в изумительные коробки из аквилярии по золотой шкатулке и вручил Хёэ со словами:
— Если твоя душа,
Что долгие годы молил я,
Безучастной ко мне остаётся,
То, может быть, службу сослужит
Золото этих коробок.
Девушка ответила:
— К чему мне злато,
Что можно исчислить?
Думаю о любви,
Той, что измерить
Не удалось никому, —
и, не взяв подарка, пошла к Атэмия.
— Принесла вам письмо, — обратилась Хёэ к госпоже. — Хоть бы на этот раз написали одну строчку. Советник весь горит и велел сказать: «Если госпожа опять ничего не напишет, я несомненно скоро умру». Страшно смотреть на него.
Атэмия не знала, что делать, долго раздумывала и наконец приписала к полученному письму:
«Как верить тому,
Кто льёт слёзы?
Разве в глазах
Не плывёт
Влага сия?»[640]
Ликованию советника не было пределов. Придя домой, Санэтада написал:
«Кто ж, как не я,
Долгие годы
Лил горькие слёзы
И каждодневно
Роптал на судьбу?»
Он попросил Хёэ передать это послание, но девушка ответила:
— Вы просили об одном только разе, и мне удалось сказать госпоже о вас и передать письмо. Но больше такой возможности нет, не рассчитывайте на меня. И до того, как было решено, что она отправится во дворец к наследнику престолу, выполнять ваши просьбы было трудно, а сейчас в доме всё пошло вверх дном, и я даже думать об этом не должна. Вы готовы погубить себя, но я ничего не могу сделать. Покои госпожи её братья окружают стеной, там нет ни одной лазейки; с нею всегда её матушка, генерал и старшие сёстры, там и птица не пролетит. Как я вам ни сочувствую, сделать для вас я ничего не смогу. Зачем я вообще взялась за такое дело!