Повесть о детстве

— Как раз это, дядя Моисей, нет, — застенчиво говорит Сёма,— но остальное всё понял. Теперь если б меня спросили, чьи листочки, я бы...

— Что — ты бы?

— Я бы молчал.

— А тебе — раз по зубам!

— А я ни слова,

— А тебе — два по зубам!

— А я ни слова.

— А тебя головой об стенку!

— А я ни слова.

— О, в тебе, кажется, есть кусочек от твоего папы! — смеётся Моисей и ласково обнимает Сёму.

* * *

Дедушка приходит со службы и застаёт их в горячем споре. Молча присаживается он к столу и слушает.

— Ну, что ты не понимаешь? — говорит Моисей.— Я, конечно, попал в тюрьму. Ты думаешь, я был намного старше тебя? Тюрьма — это такая штука: принимают молодых, выпускают старых. Посидел я там полтора года, и захотелось мне на улицу. И я сумел сделать дело. Год я дышал чистым воздухом, но жандармы услышали мой запах, и я опять очутился в тюрьме. Это была пересыльная тюрьма со всеми удобствами и видом на море. Там я познакомился с твоим папой. Он всё время торопился знать, что будет завтра.

— Я вижу, что у Сёмы нашёлся воспитатель,—вступает в разговор дедушка.— Ты ему не можешь рассказать что-нибудь веселее?

— Почему нет? Вы не думайте, что Старый Нос ничего не смыслит. В нём есть хороший кусочек от его папы.

Дедушка смеётся:

— Сёма, ты слышишь, что он говорит? Не дай бог, если к папиному кусочку прибавится ещё кусочек от Моисея. Бабушке опять придётся иметь дело с передачами.

— Ну, этим ещё не пахнет,— успокаивающе сказал Моисей.— А как ваша служба? Есть на хлеб с маслом?

— Ай, служба...— Дедушка машет рукой,— Лучше встретить волчицу, потерявшую детей, чем дурака, нашедшего деньги!

— Кто же этот дурак?

— Не дурак, а дураки,— поправляется дедушка.— Первый —. это мой хозяин, второй — его компаньон, а третий, самый большой,— это я. Служащий глупцу сам глупеет. Я от них ухожу!

Бабушка стелит скатерть и важно расставляет тарелки:

— Кончайте уже говорить — ужин на столе.

С каким вкусом бабушка произносит эти слова: «Ужин на столе», с каким удовольствием она их выговаривает,— честное слово, стоит специально прийти послушать!..

МОИСЕЙ «ПОМОГАЕТ» ПОЛИЦЕЙСКОМУ

— А ну-ка, повернись сюда. Подними руку!.. Опять у тебя дырка в рукаве. Не понимаю,— смеётся дедушка,— каждые три-четыре года шьём тебе новый костюм, и всё не хватает!

— Разве это дырка? — возражает Сёма.— Это ерунда. Вот это дырка, я понимаю! — И он с важностью показывает рваный башмак.

— Ничего,— утешает Сому дедушка,— иногда люди носят дорогие штиблеты, но далеко не идут.

— Ну, мой папа уже далеко пошёл.

— Твой папа, Сёма, особенный человек. Хотя он мой сын, я могу это сказать.

— Особенный... Что ж в нём особенного?

— У папы, Сёма, такое сердце, что на четверых хватит.

— А на какие деньги теперь будем ему посылки слать? Службы уже нет, дедушка!

Но дедушка, видно, не намерен продолжать этот разговор; ущипнув Сёму за щёку, он ударяет ногой об пол и неожиданно запевает:

Иа высокой горе, В зелёной траве, Стоят двое немцев С длинными кнутами, Оц моц, коценю, С длинными кнутами!

Знаешь ты эту песню? — спрашивает дедушка.

— Нет, не знаю.

— Такой большой кавалер уже должен знать хорошие песни. А эту ты знаешь?

Пусть нам будет весело, Пусть живётся весело. Ой, зовите музыкантов, Пусть живётся весело!

— Не знаю.

— Какой стыд! Это же...

В это время входит бабушка. Она недоуменно смотрит на деда:

— Нашёл себе занятие. Во-первых, ты разбудишь Моисея. Во-вторых, отчего тебе так весело?

— А что? — не соглашается дедушка.— По-твоему, весь город должен знать, что Гольдин без службы? Пусть лучше думают, что мне хорошо, пусть думают и даже лопаются от зависти.

— Положим, базар уже всё знает.

— Знает, так тем лучше.— И дедушка берёт бабушку под руку и, улыбаясь, напевает:

Пусть нам будет весело, Пусть живётся весело. Ой, зовите музыкантов, Пусть нам будет весело!

— Я вижу, что ты выживаешь из ума. Лучше бы спросил, где я была.

— О, ты уже, наверно, начинаешь давать домашние обеды.

— А если да, так что?

— Ничего. Твои обеды...

— Могут сосвататься к твоему флигелю! — отрезает бабушка.

— Моисей...— вдруг кричит Сёма,— Моисей встал!

Спор утихает. Бабушка снимает платок и, взяв в руки тарелки, идёт на кухню; дедушка ставит перед собой коробочку с гильзами и, насвистывая, набивает папиросы.

— Я имею к вам разговор,— тихо говорит Моисей.

Сёма забивается в угол и делает вид, будто внимательно изучает пятнышки на стене. Он щурит глаза, поплёвывает, трёт рукавом, что-то шепчет, но уши его — там, около дедушки и Моисея.

— Я должен знать точно, кто я,— говорит Моисей.— Вы мне сказали тогда, что отец у меня умер от чахотки. Так. Братья есть, сёстры есть? Как их зовут? Что оии делают?

— Вы можете быть спокойны, как за железной стеной. Вы, то есть настоящий владелец паспорта, — в Америке, братьев у него нет. Есть одна сестра — слепая, она живёт в местечке Трегубы. Вяжет чулки. Он был щетинщик и дома жил мало. А люди, знающие его, предупреждены.

— Значит, одна сестра...— задумчиво повторяет Моисей.—> Одна, это хорошо.

— А что, вы собираетесь в дорогу?

— Я должен через пять дней уехать.

Сёма бросается к Моисею и взволнованно спрашивает: