Повесть о детстве

Я читал и смотрел только на Ми ко лая Андреича и чувствовал, как я расту все выше и выше, а со мной вместе растет и Миколай Андреич. Все же остальные стали маленькие и расплылись в тумане. Только ощущал я горячую, дрожащую руку матери на своей руке.

И опять заорал Агафон:

— Гулять хочу! Богоданный родитель, пьем-гуля-ам!

Уж мы пить будем
Да гулять будем,
Коли смерть придет,
Помирать будем…

Вася, наливай! А на Митьку Стоднева наплюй, родитель…

Слопает он тебя и не поморщится… К нам в долю входи…

Дедушка как будто ждал этих слов от Агафона: он оживился, засмеялся масленым лицом и хитренько пошутил:

— Не вемы, в онь же день и кто из вас лопать меня будет… Ты ведь тоже разных дураков слопать-то не прочь: не побрезгуешь ни удальцом, ни мертвецом, ни родным отцом.

— Хо-хо, тесть! Будешь брезговать — с голоду околеешь. Это вот Миколай Шурманов гол как сокол. Из него и масла не напахтаешь.

Миколай Андреич засмеялся, и морщинки на его лице потянулись к глазам.

— Сокол-то летает… свободный мальчик.

Дедушка пренебрежительно оборвал его:

— Летает бродяга по свету, и нет ему ни угла, ни привету. Шатущий бездельник!

— А мне, дорогой родитель, вся Россия — дом. Рабочему человеку все дороги открыты, и друзьев у него везде много. А тянуть лямку, как ваш Серега Каляганов, — благодарим покорно… Она вон дотянула его от сумы до тюрьмы…

Начался беспорядочный разговор и пьяная путаница.

XXVII

Пришел Сема и сел рядом со мною и Евлашей. Выпили мы стакана по три чаю, и, когда отвалились, Сема, гораздый на выдумки, позвал нас поглядеть, какую он устроил каталку. На улице, через дорогу, около кладовой, на умятом снегу надето было на толстый кол старое колесо.

Этот кол давно торчал в земле, и никто его не трогал. А зачем он торчал — неизвестно. На колесо положена была длинная слега, привязанная к спицам веревкой. К концам слеги прицеплены были на веревочках двое салазок. Сема с гордым видом мастера подошел к колесу, уперся в слегу, колесо завертелось, а салазки быстро помчались по кругу.

Евлашка захохотал и восторженно крикнул:

— Эх, вот чудо-то! Салазки-то, как птицы, летают.

Сема расплылся от довольной улыбки.

— Садитесь! Катать вас буду. Эдакой каталки во всей губернии не найдешь.

Он и это простое сооружение считал важным изобретением, наравне с толчеей и насосом при мельнице. Он редко и на игры выходил, занятый своими делами, напевая песенку сиплым голосишком.

Прибежали Иванка Кузярь с Наумкой. Наумка совсем поглупел при виде нашей каталки и от неожиданности засмеялся. Но стоял поодаль — боялся подойти. Он всегда робел, когда видел что-нибудь необычное и новое. Кузярь сразу заликовал и храбро подбежал к колесу. Он надавил на другую половину слеги, и наши салазки с визгом полетели по кругу. Я почувствовал, что отлетаю в сторону и меня вырывает из салазок страшная сила. Евлашка отчаянно закричал и кубарем вылетел в снег. Сема затормозил колесо, и наша машина остановилась, хотя Кузярь еще напрягался, толкая слегу и скользя валенками по натоптанному снегу.

Евлашка встал и засмеялся сквозь слезы. Сема подошел к нему и, стряхивая снег с его шубейки, участливо и виновато спросил:

— Ушибся, что ли? Ежели ушибся, я Кузярю взбучку дам.

— Да нет… чай, хорошо. Только страшно больно.

Кузярь хохотал и пинал валенком колесо.

— Ну, и дураковина! Это чего ты, Семка, состряпал-то?

Чертоломина какая-то! Я на ярманке летось на карусели катался. Это вот дело! Сперва вертел наверху, а потом катался. А тут колесо какое-то водовозное.

Хоть я и не очухался от головокружения, но Кузярь возмутил меня своим чванством. Я стал дразнить его:

— Ты вот сам покатайся на салазках-то. Погляжу, как ты дрягаться будешь. На карусели только дуракам кружиться да титешным ребятишкам, а на этой каталке тебе сроду не удержаться. Да и не сядешь: вижу, что трусу веруешь.

— Это я-то? — озлился он, наскакивая на меня.

— Ты-то… Сразу вверх тормашками полетишь.

— Это на розвальнях-то? — презрительно засмеялся он. — Аль я на салазках-то не катался!

Сема ехидно смерил Иванку с головы до ног и ухмыльнулся.

— Ну садись, что ли… Ты только на словах ловкач. Твои карусели кисель месили, а эта каталка с норовом, как конь необъезженный… с ней сноровка нужна.

— Эка невидаль, ерунда какая! — храбрился Кузярь и даже брезгливо плюнул. — Да на нее и глядеть-то не хочется. — И вдруг хитренько прищурился. — Ты вот хвалишься, Семка, а сам-то… На других выезжаешь. Покажи, как ты на ней поскачешь. Чай, со смеху умереть можно.

— Я-то поскачу, а вот ты-то со страху корячишься. Давай поспорим: сперва ты меня с Федянькой раскатаешь, как хошь, хоть в прыгашки. А потом я тебя один. Ну-ка.

— Ладно. Уж погляжу, как ты в зыбке качаться будешь.

Мне-то потом стыдно будет и на салазки садиться.