Повесть о братстве и небратстве: 100 лет вместе

А Тато ослушался. Добавил к набору нудных мантр типа «ускорения, гласности и социализма с человеческим лицом» реально важное. Но — с оговоркой о «недопустимости использовать демократизацию для создания негативистских настроений по отношению к отдельным ценностям, идеалам и социальным завоеваниям социализма». И общество идею приняло.

Развивая наступление, Григор Шопов подключил к делу агента «Бончева» — вольнодумного зоолога Петра Верона, и тот увлек взбаламученные массы идеей спасения города Русе, страдавшего от румынских химических заводов. Уже в феврале 1988-го прошла первая — разумеется, категорически несанкционированная — демонстрация, после чего (ведь власти же против!) тысячи людей увлеклись экологией, а через год возникло и ни от кого не зависимое объединение «Экогласность», резко критиковавшее власти за всё, кроме политики.

И увидел генерал Шопов, что это хорошо. И подтвердил Тато, что да, так держать. И возник «Независимый профсоюз "Подкрепа"» во главе с вольнодумным врачом Константином Тренчевым (агент «Павлов»), призвавший всех, кого не волнует экология, бороться с бездушным бюрократизмом официальных тред-юнионов, не отвлекаясь на всяческую политическую болтовню.

А потом еще и еще — и так далее, вплоть до «Клуба поддержки гласности и перестройки» под руководством самого главного «разрешенного диссидента» страны философа Желю Желева, вроде бы не агента, но мужика явно не совсем от мира сего, в связи с чем 8 октября 1988 года, всего неделю спустя после учреждения Клуба, Димитр Стоянов уведомил тов. Живкова о том, что вокруг паренька начали виться странные иностранцы, а он, «очень склонный слушать похвалы своему таланту», чересчур к ним прислушивается, в связи с чем работу с пареньком следует усилить.

Далее началось, а летом и осенью раскрутилось по полной программе что-то, в тот момент сложно понимаемое. «Невидимая рука дергала за ниточки, — пишет Атанас Коев, — гарантируя осторожным людям возможность показать себя, но при условии, что выступления будут резкими, с политическим оттенком, но тогда никто не мог и представить себе, насколько цинично всё было на самом деле».

Действительно, было время — и мое поколение его слишком хорошо помнит,м— когда само слово «демократия» звучало волшебным заклинанием. В плохое просто не верилось, а если что-то и бросалось в глаза, нежелание видеть реальность всё равно было сильнее. Это уже потом, когда через кровь, обиду и боль началось отрезвление, всплывающие подробности начали изучать более или менее спокойно, и тогда стала проясняться правда.

Правда же заключалась в том, что в Кремле приняли решение валить Тато, который мешал, — и хотя он и так собирался уходить, ни г-на Горбачева, ни г-на Яковлева, ни, главное, Раису Максимовну, которой «противный старик» не нравился, не устраивали потенциальные преемники. Оба они — и тов. Атанасов, и тов. Стоянов — были людьми с определенными принципами. А раз с принципами, пускай даже определенными, — значит, могли начать свою игру, и г-да Горбачевы, принципов отродясь не имевшие, были недовольны, а г-н Яковлев и его кураторы — тем паче. Москве нравились «молодые реформаторы», в идеале — на поводке у Лубянки (и хрен с ним, что не только у Лубянки, как те же тов. Луканов и Младенов). Или — «блаженненькие с интересом» вроде Александра Лилова. И Кремль начал давить.

А ЗА СПИНОЙ БЫЛА МОСКВА...

Собственно, Кремль давил и раньше, еще с 1988-го, в первую очередь саботируя исполнение экономических обязательств, при том что София свои обязательства исполняла скрупулезно, — и это, учитывая специфику односторонней ориентации, очень больно ударяло по сытому и благополучному «живковизму».

Однако запас прочности у «дома, который построил Тошо» был слишком велик, а ждать Москва не хотела. Начали усугублять. Как пишет Костадин Чакыров, помощник Тато, «по всем советским каналам — дипломатическим, разведывательным, через прямые связи между представителями интеллигенции — текла негативная информация об обстановке в Болгарии и о самом Живкове». А советский посол тов. Шарапов, бывший помощник тов. Андропова, унаследованный г-ном Горбачевым, получил очень конкретные задания.