Изрядно поломанный непростым жизненным опытом, он, конечно, ни с чем не спорил. Но и не клеймил. Даже в апреле 1948 года, как вспоминает Джилас, случайно встретившийся с Димитровым на вокзале (по пути в Прагу меняли паровозы), болгарский вождь украдкой пожал ему руку и шепнул что-то ободряющее. А в июне, в разгар совещания в Бухаресте, когда ораторы уже хором несли Югославию по кочкам, тов. Димитров пошел еще дальше, тепло поблагодарив отщепенца Тито за поздравление с Днем рождения.
Неудивительно, что в Будапешт, по просьбе Москвы, послали не самого вождя, а тов. Костова, который отщепенца Тито издавна терпеть не мог, в компании надежного до синего звона тов. Червенкова. И тем не менее объявить «отщепенцем и фашистом» тов. Димитрова, живую легенду коммунистического движения, было совершенно немыслимо, и сам тов. Сталин был категорически против, в связи с чем «кандидата» не тронули.
Не тронули и тов. Коларова, фигуру крупную, знаковую, но не слишком влиятельную, тем паче из эмигрантов, многократно проверенного, да плюс ко всему старого и очень больного, без реальной группы поддержки. И тов. Червенков не подходил на роль «паровозика»[185], ибо тоже из эмигрантов, причем крепко-накрепко связан с МВД и (очень важно!) все помнили, что именно он первым, без указаний, почуял и подхватил (еще в 1947-м, в Шклярска-Порембе) новые, еще и в Москве тогда недоформулированные тенденции.
В общем, эмигрантов вывели за скобки и начали сужать круги, выбирая из тех, кто в период войны не был в Москве, то есть мог поддаться чуждым влияниям. А таковых было еще меньше: не считая пары-тройки имен, известных, но всё же второстепенных, «на верхах» круче всех сияли тов. Югов и тов. Костов, причем на обоих имелась и кое-какая информация.
Еще в мае 1948-го тов. Петрушевский, главный военный советник в Болгарии, сообщал, что генерал Иван Кинов, начальник Генштаба, жаловался ему: дескать,
Не Бог весть что, конечно, но все-таки. К тому же на тов. Костова имелся дополнительный компроматик: еще в 1947-м он позволял себе выражать сожаление, что табак и розовое масло СССР закупает по ценам ниже, чем Запад, в связи с чем попытался засекретить важную экономическую информацию не только от Запада, но и от Москвы. Да еще и в беседе с самим тов. Сталиным что-то лопотал о тарифах (то есть о том, что хотелось бы самим определять цены на вывозимые в третьи страны товары). Естественно, Иосиф Виссарионович счел такой фокус недопустимым, запомнил и время от времени, вспоминая тов. Костова, ворчал что-то о «двойственности позиции», справедливо указывая, что именно с экономики начался конфликт с отщепенцем Тито.
Короче говоря, досье на бывшего тов. Папуаса имелось. Но, с другой стороны, знали в Кремле и то, что Трайчо — фанатичный, до последнего вздоха, поклонник лично тов. Сталина, а главное — убежденный враг белградского отступника. Без примеси. Почему, я, честно говоря, не разобрался. Были там и политика — категорическое нежелание «сливаться» с Белградом, ибо
Но было, похоже, и что-то личное. Причем абсолютно взаимно: отщепенец Тито тов. Костова тоже терпеть не мог, считал главной помехой в деле охмурения Софии и постоянно вбрасывал что-то типа: