Повесть о братстве и небратстве: 100 лет вместе

Рано-рано утром 22 сентября, после встречи в тюрьме с кем-то очень важным — настолько важным, что не поверить его гарантиям было невозможно (вот только с кем конкретно, не смог установить даже академик Исусов), — Никола Петков написал-таки требуемый текст, собственноручно и в своем стиле, но, учитывая содержание, не исключено, что под диктовку. Ибо всё как надо, даже с перебором: и «полное признание» всей своей деятельности последних двух лет «полностью ошибочной», и раскаяние по поводу «соучастия в заговорах фашистской военщины», и «глубокое сожаление» в связи с тем, что «по глупости оказался орудием внутренней и международной реакции», и жалкая — хотя кто бросит камень в такой ситуации? — просьба о милосердии.

Спустя несколько часов, около полудня, тов. Костов сообщил в Москву: «Затруднения сняты. Кассация отклонена. Сегодня в полночь приговор исполнят. С утра собрания на предприятиях и в селах — резолюции одобрения. [...] Все судебные документы переведем на французский и английский языки и пошлем нашим посольствам за границей, в дружественную прессу, конечно, вместе с разоблачающим документом, который ты указывал непременно получить», и в ночь на 23 сентября (для любителей точных дат и мелких деталей: в 0.15) Никола Димитров Петков, не ждавший появления палачей «и поначалу, осознав, что происходит, впавший в состояние полной прострации, но в последние 10-15 минут внезапно обретший спокойствие и даже некоторое достоинство», был повешен во дворе софийского централа.

А на следующий день, как и обещал тов. Костов, начался ажиотаж. В полном соответствии с инструкцией — «не стесняться, держать не оборонительный, а наступательный тон, принять все меры для парирования злостной клеветнической кампании за границей и для разъяснения значения исполнения приговора внутри страны» — все СМИ страны пиарили «покаянное письмо врага народа Петкова».

По всей стране, от Благоевграда до Каварны и от Силистры до греческого кордона, катилась волна массовых истерик, тщательно подготовленных и одобрявших экзекуцию, причем, похоже, не по обязанности, а от души, поскольку подавалось всё так, что теперь, мол, когда «шпионы и диверсанты» устранены, жить будет лучше, жить будет веселей. А в придачу — как важнейшее — все основные общественные организации, все сколько-нибудь видные общественные деятели, все авторитетные «прорабы человеческих душ» и «мастера культуры» получили предложение «выразить в печати свое положительное отношение к данному вопросу», и от этого предложения невозможно было отказаться...

ВОСПИТАНИЕ ЧУВСТВ

То есть, возможно, конечно, но, посчитав в уме цену, рисковали немногие. Спустя пару дней после казни за отказ «выразить положительное отношение» и активные протесты арестовали политического мастодонта Атанаса Бурова. Однако осудили его только в ноябре 1952-го, приговорив к двадцати годам за «клевету и иные действия, направленные на дискредитацию правительства в общении с иностранцами». Умер в 1954-м в тюрьме.

Тогда же и за то же загнали в глушь, дав койку в рабочем общежитии, а через некоторое время арестовали и дряхленького, но досадно уважаемого, а потому казавшегося опасным Николу Мушанова; в мае 1951-го, арестованный непонятно за что, он умер после двухсуточного допроса в кабинете тюремного врача. Кто-то говорит: «убили», кто-то — «инфаркт», но я верю вторым: 79 лет все-таки не юность.

Чуть позже, за то же плюс в порядке зачистки (официально — за «организацию банд, саботаж и распространение слухов»), арестовали «не тех земледельцев» и осудили на пожизненное «неправильного оранжевого» Димитра Гичева. Виновным он себя не признал ни на процессе, ни позже, хотя за признание и покаяние обещали помилование. Вышел в 1960-м.