Повесть о братстве и небратстве: 100 лет вместе

В сущности, к смертной казни приговорили не только лидера оппозиции, но и его партию. Однако если человек Никола Петков был еще жив и даже имел право на апелляцию, то есть хоть какой-то лучик надежды, то «БЗНС — Никола Петков» к этому времени уже казнили. Еще 26 августа, по указанию тов. Димитрова прямо из московской клиники и с одобрения «инстанции», Союз был распущен «без всякого смущения по поводу шумихи за рубежом». Имущество и архив партии конфисковали, фракцию лишили мандатов, активисты пошли за решетку. И шансов не было.

СИЛА ДЕЙСТВИЯ

А вот у Петкова шанс всё еще был, и ему об этом сообщили. Тот самый шанс, который он не использовал на суде: признать вину, подтвердить козни англосаксов и просить о помиловании. Это не было блефом. Что бы ни думали в Софии (скажем, лично тов. Костов почему-то очень хотел видеть Петкова висящим), последнее слово оставалось за «инстанцией», а «инстанция» была настроена мягко: «Логика политической целесообразности не должна вовсе отменять логику гуманизма».

Примерно так, в общем, полагал и тов. Димитров. Так что при условии признания и раскаяния осужденного, то есть после полной и окончательной политической дискредитации, его предполагали помиловать, заменив «шпагат» пожизненным, что в условиях Болгарии на деле означало примерно червонец.

Однако силою вещей всё пошло не так, как предполагалось. Письмо-то осужденный написал (если точно, то аж 10 писем самым влиятельным персонам, от которых зависела его судьба, включая посла СССР), но первые тексты явно никуда не годились.

Петков не скрывал, что не разделяет взгляды коммунистов, объяснял почему, называл имена тех, кто его поддерживал (один из «демократических регентов», экзарх Стефан, влиятельный министр от «Звена»), но категорически отрицал связь с военными заговорщиками и шпионаж. Хуже того, просил поверить, что у него никогда «не было намерения бороться против Отечественного фронта или БРП [...] а только против их ошибок и отхода от согласованной участниками программы действий».

Естественно, это было совсем не то, что нужно, и послания, одно за другим, оседали под грифом «Совершенно секретно», даже не доходя до в очередной раз лечившегося в Москве премьера. А между тем в мире раскручивалась нешуточная кампания в защиту осужденного — и на самых-самых верхах. Именно в эти дни Майкл Этридж, личный эмиссар Трумэна на Балканах, писал президенту: «Надеюсь, Вы приложите все возможные усилия, чтобы предотвратить экзекуцию. [...] Технически эта страна всё еще под контролем Союзной комиссии. [...] Сама наша репутация поставлена на карту, поскольку мы вдохновляли оппозицию в ее борьбе за свободу слова и печати», и «Честный Гарри» нашел время ответить лично: «Я очень высоко ценю мужество м-ра Петкова. Мы делаем всё, что в наших силах, чтобы не допустить его убийства».

18 августа генерал Робертсон и полковник Грин, представители USAUK в Комиссии, письменно попросили ее главу, генерала Черепанова, помочь с отменой акции, «которая по всем признакам представляет грубое нарушение принципов справедливости», но получили ответ: «Казус Петкова является чисто внутренним болгарским вопросом». Аналогично откликнулся на просьбу американского посла и Кремль. И как бы ни давили на Софию, тов. Димитров со товарищи стояли, пардон за каламбур, насмерть, игнорируя призывы, от кого бы они ни исходили, хоть от политиков, хоть от Папы Римского или «гениев эпохи» вроде Франсуа Мориака, хоть даже от защитника тов. Димитрова на Лейпцигском процессе.

Официальная позиция оставалась твердокаменной: наша поляна, что хотим, то и делаем, на том стояли и стоять будем. Хуже того, чем шире набухала кампания, тем жестче, при полном одобрении «инстанции», упиралась София, и это, в принципе, понимали все хоть сколько-то бывшие в теме.