Повесть о братстве и небратстве: 100 лет вместе

«Говоря между нами, — писал в эти дни британский посол в Москве кому-то из шефов, — вмешавшись в дело столь активно и демонстративно, мы только затягиваем петлю на шее нашего протеже», и умница Стоил Мошанов, уже не раз нами упомянутый, тогда же записал в дневнике: «Боюсь, что новая политика США [...] вопиюще бестактно проводимая у нас Барнсом, принесет в итоге лишь непоправимое зло...».

В РАМКАХ МОДАЛЬНОСТЕЙ

Короче говоря, хлопотали, переписывались, формировали модальности. А между тем Никола Петков, воспринимаемый «на олимпах» как вопрос принципа, был всего лишь человеком — не из железа и не из бетона, пожилым, интеллигентным и совсем не баррикадного типа. То есть можно сказать, что баррикадного, но в «приличном» варианте, как и д-р Гемето.

Он, сын убитого Димитра Петкова (надеюсь, помните такого премьера и лучшего друга Стамболова?) и брат убитого Петко Петкова (надеюсь, помните такого депутата и злейшего врага Цанкова?), не хотел становиться черточкой между двумя датами на граните, он хотел жить, а его святая поначалу вера в то, что заступничество англосаксов поможет, с каждым днем ужималась, подобно бальзаковской шагреневой коже.

Крайнее неудовольствие сановных адресатов тоном и содержанием «лицемерных, половинчатых отписок» (то есть его первых покаянных писем, где он пытался что-то объяснять) ему передавали исправно, не скрывая вероятных последствий и даже (не знаю, верить ли) показывая фильмы с подробным воспроизведением процедуры повешения. А вслед за тем объясняли, что если еще что-то и может спасти, то только точное исполнение инструкций, присланных болящим тов. Димитровым: «Следует получить от Петкова собственноручно написанное и подписанное им письмо премьер-министру с полным признанием своей вины и раскаянием, с указанием при этом и на его связи с иностранными советниками. Следует также подчеркнуть его совместную антинародную деятельность с Лулчевым, т.е. что они действовали как объединенная оппозиция против народной власти. Письмо необходимо для публикации у нас и за границей как факсимиле, и при наличии этого письма мы можем позволить себе соблюсти известное условие».

Тон петковских писем от раза к разу делался всё более жалобным, покаянным, но получателям по-прежнему чего-то не хватало. Им нужно было, чтобы шло от сердца. «Очередное покаяние Петкова, — рапортовал тов. Костов вождю 13 сентября, — вновь никуда не годится. Оно откровенно несерьезно и никак не удовлетворительно. Сегодня намереваемся обсудить», и в тот же день, по итогам обсуждения, было решено приводить приговор в исполнение.

Правда, против «ненужной поспешности» вдруг высказался Васил Коларов. По натуре жестокий, без комплексов, он сомневался в этой ситуации насчет целесообразности «необратимых действий», упирая на то, что «некоторая спорность отдельных моментов может лишить Болгарию симпатий части широких демократических и антифашистских кругов, и не только у нас, но и за границей, что необходимо предвидеть и учесть».