Повесть о братстве и небратстве: 100 лет вместе

Мэр Китанчев, сказавшись больным, на несколько дней выпал из жизни. Загребский сиделец Иванушка Михайлов, на помощь которого рассчитывали, как мы уже знаем, отказался, объяснив другу Анте, что «евреи — часть македонского народа, находящаяся под покровительством болгар», и поглавник Хорватии, пожав плечами, сообщил в Берлин, что «Михайлов очень упрям, если будет указание арестовать его или выслать, я прикажу это сделать, но заставить его делать то, что не в его принципах, нельзя». Да и простые люди, кого могли, прятали.

Но тем не менее в течение нескольких дней подавляющее большинство македонских евреев оказалось в «Монополе», а во Фракии всё прошло еще глаже. Разве что, по итогам фильтрации, выпустили 167 иностранцев (по требованию консулов Турции, Италии, Португалии и Венгрии), 31 гражданина Болгарии да еще 67 «дефицитных» врачей и фармацевтов с семьями. Для остальных пути назад уже не было.

А вот в «старой Болгарии» споткнулись. Община Кюстендила, согласно документу намеченного для акции в числе первых, кинулась к своему депутату Петру Михалеву. Тот поговорил с полицейским начальством, выяснил, что распоряжение о депортации и в самом деле получено, и, взяв с собой троих уважаемых людей, поехал в Софию, к вице-спикеру Димитру Пешеву, о котором мы, если помните, уже упоминали. Тот, рано утром 9 марта приняв и выслушав ходоков, «понял, что закрывать глаза на происходящее», в частности, и по его вине, если хочет себя уважать, «больше не вправе».

Далее всё пошло очень быстро. Вице-спикер обзвонил влиятельных депутатов, в которых не сомневался (первым сказал «да» Александр Цанков), быстро набросали обращение к парламенту, и «черный профессор» поехал собирать подписи, а остальные направились в МВД, где сообщили министру, что, если он не отменит операцию, немедленно предадут всё огласке.

Министр перезвонил премьеру, но и крик Филова не возымел действия. Дело дошло до Дворца, и в 20.00, за три часа до «времени Ч», Петр Габровский, перезвонив во все города страны, приказал «временно заморозить» операцию «в связи с особыми обстоятельствами».

Ни раньше, ни позже нигде в Европе того времени ничего подобного не случалось. Но устное распоряжение о «временной заморозке» само по себе мало что значило, а письменного не было, и в лагеря под Пловдивом явочным порядком всё же свозили людей. Всё только начиналось...

Отправка македонских евреев в лагерь

КАК ДВА РАЗЛИЧНЫХ ПОЛЮСА...

Вообще, вся эта история напоминает добротный триллер, и дело, по сути, даже не в евреях. Евреи, как всегда, только повод. Лоб в лоб столкнулись два мировоззрения, два понимания человечности, и политические взгляды здесь уже роли не играли: среди подписантов «меморандума Пешева» оказались персонажи, на которых по меркам антифашизма негде было пробы ставить, типа «черного профессора» и шефа его боевиков Спиро Станчева. 17 марта под протестом было уже 43 подписи.

19 марта письмо передали премьеру, в ярости назвавшему документ «большой демонстрацией, которая не останется без последствий». 20 марта на заседании кабинета Филов потребовал аннулировать мандаты всех подписавших и запросил Дворец о разрешении, однако ответ пришел в стиле «разбирайтесь сами». И наконец, несмотря на категорический запрет премьер-министра рассматривать письмо на заседании фракции, 23 марта рассмотрение состоялось, превратившись в длинный, крайне некрасивый скандал.

По сути, вопрос стоял уже о легитимности режима Филова, и 24 марта, на совместном заседании парламента и правительства, премьер заявил, что кабинет не намерен обсуждать «безумную записку», по ходу обвинив вице-спикера в «корыстных мотивах», то есть в получении взятки. Это был уже сильный перебор: абсолютную порядочность «законника» Пешева признавали все, вплоть до политических врагов (типа Дамяна Велчева, которого он, убежденный монархист, в свое время увел из-под расстрела за попытку путча), — и сам Филов в дневнике выразил сожаление в связи с тем, что, «дав волю нервам, стал смешон».