Поцелуй смерти

Особенность ardeur’а – огня линии Белль Морт – в том, что кем-то можно управлять лишь до той степени, до которой сама хочешь быть управляемой, заставлять любить себя лишь в той степени, в которой сама желаешь гореть любовным огнем. У Белль Морт такого побочного эффекта нет, а у Жан-Клода некоторые его проявления имеются, и он с ними справляется. У меня проблем больше, но я ведь вообще еще живая и еще человек. Может, поэтому мне труднее сохранять хладнокровие и заставлять кого-то вожделеть ко мне, не рискуя собственным сердцем и либидо?

Никки высвободился из моих объятий, и в них оказался Синрик. Вдруг надо мной возникли его синие глаза с колечком темно-синего вокруг зрачков и небесной голубизной внешнего кольца. В утреннем свете небрежно увязанные в хвост волосы казались очень синими. Будь света поменьше, можно было бы притвориться, что это такой оттенок черного с синевой, но утро выдалось солнечным. И никак нельзя было сделать вид, будто эти прямые густые волосы не сочного темно-синего цвета. Это была не краска, а след его другой формы – синего тигра.

Я привычно обняла его, мы оба знали, куда попадают у нас руки, они переплелись, тела соприкоснулись. Целый год мы провели, выясняя, срастется ли у нас, но… Сейчас я глядела в это красивое, но слишком юное лицо, и мучилась сомненьями так же, как год назад.

– В чем дело? – тихо спросил он.

Я покачала головой:

– После Никки ты такой худенький.

Он засмеялся, оглянулся на Никки:

– После него кто угодно худеньким покажется.

– Верно, – кивнула я.

Синрика я не выбирала. Нас с ним связала Мать Всей Тьмы, потому что у нее был план, который требовал меня отвлечь и дать мне силу. А то, что Синрик – шестнадцатилетний девственник и мы с ним вообще не знакомы, для существа, желавшего залить мир кровью и смертью, никакого значения не имело. Что может значить чья-то невинность по сравнению с ужасами смерти, которые она сеяла вокруг все тысячи лет своего существования? По сравнению с этим то, что она сделала со мной и Синриком, может вообще считаться благодеянием – почти.

Он снова повернулся ко мне, лицо еще светилось смехом от перешучивания с двумя другими. Я даже не слышала, что они говорят, пока он не сказал:

– Я молодой, я еще вырасту. Выше я уже сейчас.

– Радуйся своему росту, мальчик, – посоветовал Никки, – потому что это единственное, что у тебя будет больше.

– А вот и нет, – возразил Синрик.

– А вот и да, – ответил Никки.

Натэниел, смеясь, прошел между ними, неся на подносе свеженарезанный ароматный хлеб. Мы все проводили источник запаха взглядами, как львы, следящие за газелью. Мой желудок вдруг дал мне знать, насколько я проголодалась.

Зик присоединился к мужскому смеху, и даже Джина засмеялась более высоким смехом, приятным и женским. Младенец влился в хор, абсолютно не понимая, в чем шутка, но он уже знал, что когда все смеются, смеешься и ты. И у нас ему случаев посмеяться хватает. Я улыбнулась Синрику, смотревшему на меня. И он тоже смеется куда больше, чем когда приехал из Вегаса. И это хорошо.

Продолжая улыбаться, он всмотрелся в мое лицо, стараясь прочитать выражение глаз.

– Чего ты? – спросил он, и даже в его голосе слышался оттенок радости.

Я мотнула головой:

– Целуй меня и давай уже завтракать.

Он усмехнулся, и лицо его стало даже еще моложе и проще, но появились едва-едва заметные мимические смеховые морщины вокруг губ. Это из мальчишки постепенно вылуплялся взрослый, и мне нравилось, что его лицо начинает окрашивать смех, а не скорбь. Ее мне и так хватало в последние несколько лет. И мне нравилось стоять сейчас в кухне, купаясь в ароматах завтрака, и яркое солнце заливает кухню теплом и светом, и мужчина у меня в объятиях улыбается мне, и общий смех создает атмосферу счастья.

Синрик изогнулся вниз с высоты своего роста, которым дразнил Никки, и я встала на цыпочки, чтобы встретить его поцелуй. Он еще вырос с прошлой недели? Показалось, что мне пришлось тянуться выше, чтобы наши губы соприкоснулись. Это было нежное касание губ, фактически не привлекавшее язык к игре, но что-то было в языке его тела такое, что на английский никак не переводилось словом «целомудренное». Я прервала поцелуй. Синрик заморгал, глаза его смотрели слегка ошалело.

– Ух ты! – шепнул он.

Мне очень нравилось, что он настолько молод, чтобы так непосредственно среагировать. Я не могла сдержать улыбку.

– Доброе утро, Синрик.

– Анита, – сказал он и посмотрел на меня взглядом, говорящим: «Ну знаешь же, что не надо». Далеко не так хорошо, как умею смотреть я или Мика, но он обучается.

Я кивнула, улыбнулась, покачала головой:

– Доброе утро, Син.