Посторожишь моего сторожа?

— Конечно, неплохо быть сыном известного идеолога, а? Интересно он пишет, как считаешь?

— Можно мне не напоминать?.. Тебе легче: ты — сын уважаемого человека, ученого.

Аппель промолчал: он не любил упомянутого ученого человека.

Вопреки протестам Альберта, выпили они вдвоем уже на улице: так, Аппель не хотел появляться в компании пьяных, не выпив сам даже бокала пива. Непринужденность его расслабляла Альберта; он не мог забыть, что завидовал Аппелю из-за способности того легко возбуждаться. В незнакомой Альберту квартире они сели сначала в дальней комнате, к другим знакомым. Избавившись от пиджака, где-то умудрившись потерять его в этом небольшом пространстве, Аппель часто убегал за новыми стаканами. Через час понять, что они пьют, было сложно: казалось, то была смесь пива и газировки, но с добавлением неизвестного. Выпив, Альберт становился весел, и смеяться ему хотелось без причины. Аппель от алкоголя расслаблялся, а после впадал в подобие истомы, как после женщины.

Так, чувствуя себя обновленными, они ушли на открытый балкон и сели прямо на пол, не заботясь, что вокруг разбросаны пустые пачки от сигарет и уже сожженные спички. К ним попыталась попасть низкая светленькая девушка, но Аппель обругал ее, и она, обидевшись, хлопнула дверью.

— О, она… от тебя без ума, — узнав ее, напомнил Альберт. — Это она хотела, чтобы ты поехал с ней на каникулах… в этот… как он?

— Да ну ее!

— Она очень красивая. Мне… это… нравятся светлые… эти… как они? А, волосы.

— Хочешь ее? — серьезно спросил Аппель.

— Что за черт?.. Она хочет с тобой. Я при чем тут?

— Я, конечно, смогу ее уговорить… ну, чтобы вместе.

— Ты спятил, что ли? — рассмеялся Альберт.

— Извини, мой высокоморальный. Я, конечно, знаю, кому тебя сосватать. Как имя той, что тебе глазки строила в кафе? Честно, ты ходишь на нее смотреть?

— Отстань, а? — оборвал его Альберт.

— А что?

— А что ты лезешь?

— Не зря говорят, что ты странный у нас, — тихо рассмеялся Аппель.

— А это преступление?

— Расслабься, ну? Выпей со мной. Хорошая ночь…

В усталости Альберт прислонился головой к голой стене; ему хотелось спать, долго-долго, во сне вспоминая это нежное спокойствие.

— А ты пробовал с мужчинами? — поинтересовался Аппель.

— Эм… что?

— Ну, если тебя к девушкам не тянет. Должно же хоть к кому-то тянуть?

— Думаешь?

— Боишься, что мама поругает?

— Нет. — Он еле слышно рассмеялся. — А как это?

— Обыкновенно. Ничем почти не отличается.

— Было бы забавно… это потому, что я пьян, — ответил Альберт. — Хочется… понять, как вы это чувствуете. Я почему-то… ничего не хочу. Мне… смешно!

— Расслабься лучше. Нечего тут бояться.

Непривычная нежность была приятна — но как любая иная нежность, хоть и безответная. Получается, что и Аппель способен на бережное отношение. Аппель попытался поцеловать его губы, но он не ответил на это и, словно чужие губы не вызывали у него ничего, кроме скуки, просто положил голову на близкое плечо. Поняв безразличие его, Аппель отстранился через несколько минут и сказал:

— Жаль.

Как они расстались, Альберт не запомнил: возможно, они простились на балконе или позже, но домой он пришел в одиночестве.

Наутро ему было странно вспоминать случившееся — но вместо интереса или омерзения он замечал все то же безразличие, что оттолкнуло от него Аппеля минувшим вечером. Лишь мысль, что он мог бы проявлять открыто нежность, была отчетливо неприятна, и захотелось убежать от нее, спрятаться, настолько это было, связанное с ним, неестественно. Каким бы хорошим ни был Аппель или кто-то вместо него, он испытывал разве что тоску, а не желание. Боясь, что он глубоко оскорбил приятеля, Альберт избегал его пять дней, но потом все же решился приблизиться к нему близ университета и сказал без предисловия:

— Альдо, в прошлый раз я был… я был очень пьян. Извини, если что-то пошло не так. Хорошо? Не обижайся.

— Нет, это ты извини, — быстро, с сожалением, что он вспомнил это, сказал Аппель. — Давай забудем, ладно?

— Да. Глупо вышло… очень глупо. Забыли.

Как-то, ранним вечером, он словно бы рассеянно зашел к Марии и Кете, хоть и знал, что нынче у них не принимают. Мария, которая не понимала, зачем он пришел, посмотрела удивленно и затем, как он снял уже пальто, сказала:

— Моей тети нет. Вы к ней?..

— Нет, я так.

— Ну, как хотите, — ответила Мария, не изменяя любопытному, но отчасти и подозрительному тону. — Заходите, если вам надо. Я с ученицей заканчиваю заниматься.

— С какой ученицей?

— Я даю уроки фортепиано, — через плечо бросила она.

За дверью, близ пианино, в круге желтоватого света собирала ноты девочка, должно быть, немногим младше Марии. Пока Мария, с поникшей головой и от усталости упавшими плечами, тихо объясняла ей что-то, Альберт прошел к ее младшей сестре.

— О, хорошо, что вы пришли! — помахала ему Кете из-за шахматного стола. — В прошлый раз вы не сыграли со мной. Почему?

— Я зашел тогда на минуту, прости.

— Вы уезжали?..

— Я уезжал к своей семье, — закончил он за нее. — Они в столице, я тебе о них рассказывал. Хочешь, сыграем сейчас?