Посторожишь моего сторожа?

— Как мило с твоей стороны, — перебил его Альбрехт. — Пока моя мать была жива, она любила тебя.

— Вы что, оба с ума сошли? — воскликнула Мисмис. — Бертель, как ты можешь так отзываться о тете Луизе? Она была хорошим человеком. Нельзя плохо говорить о ней! И как ты можешь обвинять папу? Ты не прав, Бертель, извинись!

— Я не прав? Как знаешь! Но я не стану извиняться.

— Любопытно, что ты скажешь о ее муже… извините, о ее женихе, — поправил самого себя, с мстительным выражением, кузен Альбрехт. — Он и в газете работает. Мисмис за него пойдет вот-вот, да?

— Что ты говоришь? — тише ответила она. — На тебя-то что нашло?

— Что я?.. Я ничего, — резко ответил кузен Альбрехт. — Мне сказать нельзя?

— Оставь ее в покое! — перебил его внезапно Альберт. — Ты — Saupreiß! Schmalzpreiß! Не смей ее упрекать!

В омерзении Марта вскрикнула.

— Что за слова в моем доме? — крикнула из гостиной Лина. — Не смей браниться в этом доме!

— Да наплевать мне на твое мнение! — выкрикнул Альбрехт.

Со слезами Марта выскочила из столовой и, забежав в свою спальню, закрылась на замок. Альбрехт побежал за ней, но она отказалась открывать, вопила, чтобы ее оставили в покое, а если не оставят, она покончит с собой «невозможно жестоким образом». С час Альбрехт расхаживал по комнатам и вслух говорил: «Как же, считает себя лучше меня, как же… Чем он лучше меня? Из университета? Наплевать! Презирает нас… интеллигент, как же!». Втайне Альберту было стыдно, что он оскорбил Альбрехта — тот не провинился, а попался случайно и сыграл на злости, что Альберт не успел излить на своего отца. Неловко было и близ матери, что не выносила нецензурной брани, он ужасно выразился — и это спустя пять минут, как он причислил отца к местным хамам. В потребности спрятаться Альберт закрылся на замок и сидел в комнате, пока не пробил час ночи.

В наступившей тишине он услышал, как Марта отворила дверь и что-то прошептала.

— Что ты делаешь?

Испуганно она оглянулась.

— Это ты, Бертель? Не включай свет! Мама с папой легли.

— Ты устраиваешь свидания, что ли?

Но не успел он договорить, как его ноги коснулось нечто маленькое и мягкое. Он наклонился и рассмотрел близ ботинка черного котенка, который пытался поймать лапками его штанину.

— Черт, Мисмис, это кошка!

— Тише! Я выпускаю ее погулять.

— Мисмис, мать ненавидит кошек! У нее аллергия. И у меня тоже.

— Но ты любишь кошек, — ответила Мисмис, — мне жаль, что у тебя аллергия. Честно, Бертель… закрывай дверь! Не говори ей, умоляю! Альбрехт молчит. Что тебе стоит?.. Я нашла ее у дома. Кто-то выбросил ее. Смотри, какая она маленькая! — Она включила в спальне свет и взяла котенка на руки. — Смотри, какая малютка! Ее выбросили, а мальчишки ее обижали. Они облили ее водой! Она погибнет на улице, Бертель! Пожалуйста, Бертель, не говори!

— У меня уже… нос заложен. Черт.

— Уже?.. Но посмотри, какая она! Разве тебе ее не жалко?

С умилением Марта играла с тонкими кошачьими лапками. Альберт усилием воли поборол желание потрогать черные уши.

— И долго ты собираешься прятать у себя кошку? — спросил он, присаживаясь на постель.

— Не знаю. Бертель, я знаю, что маме… но я поспрашиваю, может, кто возьмет ее к себе. Прости, что и тебе…

— Не знал, что ты можешь быть доброй, Марта.

Странно, словно сквозь слезы, она рассмеялась. Котенка выпустила из комнаты и спросила:

— Вы помирились?

— Нет, — честно ответил он. — Я не собираюсь с ними мириться. И я имею право на свое мнение.

— Почему ты жестокий, Бертель?

— Разве я жестокий?.. Нет. Нет, Мисмис. Это… это они. Мисмис, поехали обратно! — сказал он, моментально решив попросить ее. — Поехали! Нам нужно вернуться в нашу Мингу. Мне, тебе и матери.

— Нет… нет! — поспешно ответила Марта. — Я больше не вернусь туда. Нет… ни за что!

— Почему? Разве тут лучше?

— Нет, я не вернусь, не вернусь! Лучше я выйду замуж, но останусь… не хочу уезжать! Я не смогу вернуться в тот дом! Я умру, если опять войду в него.

— Но почему? Я не понимаю!

— Слишком много воспоминаний. Бертель, я не смогу! Прости меня. Не понимаю, как ты можешь оставаться в том доме. Ты должен лучше меня все помнить. Я была меньше, но помню. Ты же старше, ты должен помнить! Почему мы никогда не говорили об этом? Почему?.. Ты помнишь? Помнишь ночь, и маму?..

— Нет, я не помню… я не знаю! — холодно ответил Альберт. — Нет, Мисмис. Я не хочу. Я уже ничего не чувствую, давно, мне уже все равно.

— Ты врешь!.. Что ты из себя пытаешься… Со стороны… как это глупо! Ты взрослый человек, а закрываешь глаза, думая, что так пройдет, что это чудовище, страшное чудовище! Ненавижу наше общее молчание! И ты — как я, я знаю!

— Не кричи ты! — перебил ее Альберт. — Хочешь, чтобы нас услышали родители?

— Ах, родители! Хочу! Хочу! Как праведный гнев у тебя, так можно затевать скандал, а как показать слабость — так боже упаси! У нас нельзя быть слабыми, нельзя показывать боль, даже мама себе этого не позволяет, все притворяется, все прячется… а уж тебе тем более нельзя. Даже сказать нельзя. Ты же у нас старший сын! Умный и уверенный мальчик! Который притворяется, что никого не боится и никого не любит!