Постмортем

Тальф знал, что в этой точке не будет ни наказаний для грешников, ни вечного блаженства для праведников. Бесконечности всё равно, какими были её частички — мелкие, почти незаметные, ведь в конечном счёте все они порождались ею и рано или поздно возвращались. И тогда она принимала их обратно, уравнивала, сливала воедино и вновь превращала в саму себя.

В этой точке Тальфа ждали покой и небытие. Его сознание перестало бы существовать, но оно и к лучшему — это значило, что путь окончен, все дела сделаны и ещё одна оторвавшаяся по ошибке частичка истока вернулась домой.

Но как только Тальф ринулся к чёрной точке, беззвучно умоляя, чтобы она поглотила его, натянулся невидимый поводок.

А затем пришла боль — не боль плоти, которая настолько несовершенна, что не может как следует прочувствовать даже страдание, а боль души, намного более страшная.

Юноша отвернулся от точки и беззвучно закричал, увидев горящие в бесконечной темноте восемь глаз.

— Вот мы и увиделись, магистр, — оглушительно пророкотал в пустоте голос демона.

Боль усиливалась — и каждую секунду она была совершенно новой, как будто Патриций пробежался пальцами по клавишам рояля перед тем, как сыграть: страдание, мучение, ломота, разрыв, тоска… Будто само понятие боли пропустили через призму и получили на выходе полный спектр невыносимых пыток.

— Признаюсь, я не рад вас тут видеть, — снова быстрый пробег по клавишам. Душу Тальфа ломало, кромсало и перемалывало. — Смертные ничего не знают о том, как нужно строить планы, правда?..

И ещё раз.

И ещё.

Если бы у юноши было горло, оно бы мгновенно охрипло от криков.

— Я чувствую, как вы страдаете — и это, конечно, приносит мне удовольствие…

Даже голос демона приносил страшные муки — будто в уши заполз сразу десяток жалящих ос

— Мы могли бы всё закончить прямо здесь и сейчас. Он умер и провёл вечность в нескончаемых страданиях… Конец. Неплохо, а?.. Нет, плохо. Мне не нравится. Заканчивать истории смертью героя можно, но не так. Для хорошего финала нужна героическая смерть, смерть, исполненная великого смысла. А вас просто закололи в карете. Можно, конечно, и из этого сделать массу выводов, особенно о дружбе и власти, но… Нет. Слишком многое остаётся без ответа. Как-то всё прервано на полуслове. Как вы считаете, магистр?

Обезумевший от боли и ужаса Тальф считал, что готов пойти на всё, лишь бы муки прекратились.

— Эта сказка должна закончиться смертью, магистр. Но не вашей. Никогда до сих пор я не делал таких королевских подарков, но чего не сделаешь ради хорошей сказки, а?.. У вас осталось одно желание, и я готов отпустить вас. Разумеется, если вы скажете: «Да».

«Да! — кричала обезумевшая от мучений душа Тальфа. — Да! Да! Да!»

В тот момент он бы согласился на что угодно, лишь бы пытка прекратилась.

— Хорошо, магистр. А теперь подите прочь и сделайте то, что должны.

Удар! Юноша почувствовал себя выпущенным из пушки ядром

Мучения мгновенно прекратились, сознание прояснилось.

Он лежал, закрыв глаза, и пытался понять, не привиделось ли всё это. Удар по голове в покоях Жози, затем тюрьма, дворец, ножи в карете… Может, он всего лишь прикорнул где-то в Мрачном замке, пока выдались свободные пять минут, и сейчас его сон снова прервут?

Магистр открыл глаза и увидел над собой воду.

Много-много мутной речной воды.

Стоящий на берегу засыпающий рыбак совершенно не удивился, когда из-под воды показался капюшон, затем бледное лицо со светящимися зелёным глазами, а потом и весь остальной Тальф.

— Доброе утро, — Тальф бросил взгляд вдаль, на скрытые в хмурых серых тучах пики Рогатой горы.

— Доброе, — рыбак, не отрываясь следивший за поплавком, зевнул, демонстрируя всему миру отсутствие передних зубов. — Как там, рыбы много?

Тальф задумался.

— Честно говоря, не обращал внимания.

— Поня-ятненько, — протянул рыбак. — А что, водичка-то холодная?

— Э-э… — ответ на такой простой, казалось бы, вопрос, поставил Тальфа в тупик. Только сейчас он понял, что не чувствовал холода, хотя должен был — утренние купания были вернейшим способом умереть от воспаления лёгких. — Да, наверное.

— Поня-ятненько, — повторил рыбак и счёл, что с него хватит вежливых бесед. — Ну, хорошего дня.

Первым делом Тальф отправился домой — и пал духом, увидев, что тот превратился в дымящиеся руины. От особняка осталась ровно половина — крыло с комнатой Тальфа обрушилось и обратилось в чёрные головешки, а у другого рухнула крыша и обломки балок торчали из выбитых окон второго этажа.

Но дом жил.

Вокруг особняка гвардейцы возвели настоящую укреплённую линию — построили баррикады и натащили огромных плетёных корзин с землёй, за которыми прятались от редких, но назойливых ружейных выстрелов.

Случайному человеку могло показаться, что это не в доме пытаются защититься от гвардейцев, а наоборот — что гвардейцы из последних сил сдерживают рвущуюся наружу угрозу. Стоило кому-нибудь высунуться из укрытия чуть больше, чем нужно, как меткая пуля сбивала с незадачливого бойца кивер — и тот, пробитый, катился по грязи под аккомпанемент ругательств.