Но это знание не может останавливаться на различении вопрошания как образа поведения и образа представления, а мыслит различение и то, что оно различает – точно так же как и самое себя – знание об этом различении – как решимость-решительность для выбора, которая не зависит от какого-то продуманного решения человека, в которой он, скорее, со-бытован посредством самого бытия как события.
Но как всякий раз в своих началах бытие отрекается от сущности своей истории в ней самой и отдает-сдает род своей открытости, так всякий раз событует себя и событование. Отречение-отказ от себя самого – это не выбрасывание бытия прочь, не предание его суще-бытующему, а выставление себя самого как приза-цены, ради которой суще-бытующее есть суще-бытующее. Это отречение – отдание себя в качестве приза – вынуждено поэтому быть от-вержением-от-казом, в котором даруется и в то же время сокрывается внутренность-интимность событования. Только из Дали мы и можем распознать знак событования и толковать его – и сохранить в некотором простом слове. Такой знак есть изначальное слово Парменида; одно и то же есть вос-приятие-чуткое в-нимание и бытие. Потому изначально должно быть помыслено то, что совместно принадлежит «суще-бытующему» (ἐόν) – помыслено с представляющим чутким в-ниманием, внимая. «Суще-бытующее» познано как φύσις, как восходящее главенствование-доминирование, которое также – и особенно – преосходит и насквозь правит Тем, что вынуждено ставить себя в восходящее (несокрытость суще-бытующего).
Изначально помыслено здесь привхождение-удержание пред-ставления в суще-бытующем, каковое пред-ставление как суще-бытующее вынуждено быть той же самой сущности, что и удерживающее; поэтому в Целом сокрытого таким образом