Post Scriptum

– Нет, вы не правы. Вы в заблуждении находитесь. Не она обрекла на гибель, а сама жизнь сделала это за неё, вины же Анфисы в том, что случилось, нет никакой. Вы послушайте меня и постарайтесь понять. Мы ехали в коляске по одной из городских улиц. И извозчик попался в трезвости, и лошадь везла скоро, то есть всё складывалось наилучшим образом. Когда же добрались до места, я расплатился с извозчиком и вышел из коляски первым, взяв Мишу на руки. А Анфиса и Митя задержались немного, что то у них там произошло, он заплакал, кажется, ударил ножку. Я ожидал их, и вот внезапно появляется на мостовой собака, по всему видно, что бродяжая, вся изодранная и оскаленная, а чуть поодаль за ней, целая свора, и вся это взбешенная собачья стая бросается в единый миг к нашей лошади, а та от испуга, в одну сторону сначала отпрянула, потом в другую, встала на дыбы, потом понеслась и коляска вместе с ней. Возница, негодяй, даже и не старался управиться с лошадью, сразу же спрыгнул на ходу. А разнесчастная эта коляска ударялась о стены домов, о фонарные столбы, о деревья, покуда не оторвалась вовсе и не осталась перевернутая лежать на дороге… Я подбежав увидел страшное. Страшнее ничего не было в моей жизни. Митя побился ужасно, а Анфису совершенно нельзя стало узнать. Сколько потом ещё они мне ночами виделись…

Клюквин замолчал. Антон Андреевич молчал тоже, заслонив лицо дрожащей рукой.

– Вот верно и всё, что вы знать хотели. Теперь мне нужно идти. Прощайте. – Павел Николаевич встал, и надев шляпу, направился к двери.

Смыковский будто и не слышал, что доктор собирается уходить. Он не отнял руки от лица и не поднялся, чтобы проводить его.

Клюквин внезапно вспомнил о Мише. Его постигло чувство похожее на обиду, или даже на зависть. Он подумал, что уходя, оставляет в этом доме сына, и вряд ли ещё хоть когда-нибудь увидит его. А Смыковский между тем, не догадывается об этом, и ничто не нарушит его счастья, когда он будет радоваться возвращению мальчика так, словно тот и вправду родной ему.

«Не пора ли восстановить справедливость и поведать господину бывшему промышленнику, что у него никогда не было, как впрочем, и нынче нет, сыновей» – размышлял Павел Николаевич, глядя на Смыковского с необычайной злостью. Он колебался, не зная, на что следует решиться. Уйти ничего не рассказав и тем самым помочь человеку, которого он всегда ненавидел, вновь обрести стремление к жизни. Или сейчас же разбить его надежду на возрождение радости и покоя.

«А что если, узнав, истину своего отцовства, он вернет Мишу ко мне?» – спросил себя Клюквин и явственно ощутил страх перед потерей свободы, куда более сильный, чем перед потерей возможности видеть сына.

– Да вот ещё одно… – произнес он медленно, обращаясь к Антону Андреевичу, – мне не совсем удобно, но всё же я вынужден раскрыть вам некое обстоятельство.

Далее последовала недолгая пауза, после которой он продолжил:

– А именно такое… В связи с трагической гибелью Анфисы Афанасьевны и Мити, я понес некоторые убытки, возможно не слишком крупные на первый взгляд, и тем не менее, значительные для меня. Как же мы поступим с этим?

Смыковский словно очнулся на последней фразе доктора. Мысли его о гибели супруги и сына, торопливо рассеялись, и он, глядя даже как-будто виновато, стал извиняться

– Простите меня, я отвлекся и не сосредоточил должного внимания на ваших словах.

– Да, да, разумеется, – будто входя в его положение, успокоил Клюквин, неприятно сверкнув при этом глазами, – Я всё совершенно понимаю, у вас такая горькая утрата, не стоит беспокоиться, я готов повторить уже сказанное, впрочем, суть моих слов сводится к единственному, чрезвычайно важному для меня вопросу. Не желаете ли вы разделить часть средств, затраченных на погребение ваших близких, вместе со мной.

Антон Андреевич встал из-за стола.

– Я не только разделю эти траты, я покрою их в полном размере и без промедления.

Спустя четверть часа, Павел Николаевич, получив от Смыковского определенную сумму денег, остался вполне доволен и, откланявшись, удалился навсегда.

XII.

Утром следующего дня, Антон Андреевич, проснувшись очень рано, стал собираться в дом Кутайцевых. Он приготовил ассигнации, аккуратно завернутые в бумагу, положил в глубокий карман и записанный на листке адрес, затем, взяв в руки пальто и шляпу, направился в комнату к Мише.

Когда Смыковский приоткрыл тяжелую дверь, он увидел, что возле кроватки сына сидит, задремав в кресле, не Дарья Апполинарьевна, а Полина Евсеевна. Опасаясь нарушить ее тихий сон, он отел уже было уйти, но она, услышав шаги проснулась, и увидев его в дверях, улыбнулась радостно.

– Простите, потревожил вас, – расстроено произнес Антон Андреевич.

– Да, что вы, не страшно, – ответила шепотом Еспетова, – какое счастье, что Мишенька вернулся, правда!?

– Да, необыкновенное счастье, – согласился Смыковский, и улыбка осветила его лицо.

– Погодите, я выйду к вам, – сказала Полина Евсеевна, и осторожно, чтобы не разбудить мальчика, встала и вышла из комнаты вслед за Антоном Андреевичем.