Post scriptum

Сравним этот текст со словами отца Георгия, которыми он завершил свой доклад «La solidad sonora» («Звонкое одиночество», сборник стихотворений испанского поэта Рамона Хименеса)»: «Темой моего сегодняшнего размышления и было Слово, когда оно вне какой бы то ни было мелодии, вне какой бы то ни было структуры, вне какой бы то ни было школы, традиции и т. д. порождает музыку внутри человеческой души и заставляет ее звучать где-то в глубинах нашего “я”. <…> Эта музыка всё равно звучит и всё равно она рождается из этого слова. Происходит то, о чем поэт говорил как о возвращении слова в музыку: “И слово, в музыку вернись!” – вне зависимости от того, кто читает и в рамках какой культуры. Я повторяю, что это музыка, которую нельзя изобразить при помощи нот, но эта музыка, вместе с тем, есть то порождение действующего и животворящего Слова, отражением, уже земным, которой будет любая другая музыка»[504]. Поразительное сходство! А ведь эти два мыслителя говорили абсолютно независимо друг от друга! Естественно, что эти конференции стали «родными» для отца Георгия, и он легко влился в наш диалог.

Вот, например, отрывок из его первого выступления на конференции «Слово и музыка» – «Немая музыка псалмов». Вдохновенно, наизусть читая примеры псалмов на латыни и тут же переводя их, он делает такой вывод о неизвестной нам музыке этих маленьких шедевров: «Ни один композитор никогда не сможет ее реконструировать, но сердце каждого из нас услышит и осознает в ней каждый такт и каждую мелодию, если только мы научимся вслушиваться в то молчание, через которое с нами говорит Бог»[505].

Не случайно профессор Московской консерватории Т.С.Кюрегян, после завершения цикла лекций, от лица всех слушателей сказала: «Я хотела вас поблагодарить за всё и сказать: кроме того, что мы получили очень много информации, и каждый извлечет из этой информации для себя свое, и это, наверное, самое дорогое, кроме того – вы дали нам возможность услышать сегодня музыку латинских стихов. Мы очень много имеем дело с латынью, но, к сожалению, с немой латынью. И это было для нас событием, потому что все-таки наши уши привыкли слышать, и вы дали нам эту возможность – это было, действительно, исполнение концертное, почти музыкальное»[506].

Не так просто было отцу Георгию найти время для участия в наших конференциях. И я, зная его занятость и ограничения, связанные со здоровьем, старалась подбирать удобное для него время и подчас подстраивала расписание конференции под него. Тем не менее, он не был номинальным участником, который приходит только для того, чтобы прочитать свой доклад, и тут же убегает. Он неизменно присутствовал на всём заседании, с интересом выслушивая выступления других докладчиков.

Доклады, а затем лекции отца Георгия в Консерватории никогда не были академическими сообщениями, в них всегда пульсировала живая мысль. Его высказывания были нетрадиционными, острыми, что подчас порождало вопросы, на которые он всегда с готовностью отвечал, внимательно выслушивая мнение коллег. Пожалуй, эти диалоги были не менее интересными, чем выступления.

Приведу пример. В докладе «Феноменология страха» он говорил о разных типах страха – и, в частности, об экзистенциальном страхе: «Это страх перед темнотой, страх перед смертью», страх, который парализует, но и завораживает, притягивает. «В особенности это тот экзистенциальный страх, который выплескивается у Чайковского в “Манфреде” и Шестой симфонии, у Шостаковича – в Четырнадцатой симфонии»[507].