Post scriptum

Я пришла в храм Космы и Дамиана более одиннадцати лет назад и сразу оказалась под мощным воздействием проповеднического дара отца Георгия. До этого я знала о нем, как и об отце Александре, с августовского противостояния у Белого дома. Потом – от своего сына Андрея, тогдашнего прихожанина храма. Я только начинала входить в Церковь и толком не знала, как нужно исповедоваться. Об этом и сказала отцу Георгию, упомянув, что пришла по совету сына, и назвала его имя. И вдруг отец Георгий радостно восклицает: «А, Андрей?!» – и дальше уточняет у меня какие-то детали, из чего я понимаю, что он участвует в его проблемах. Меня они очень волновали, и мгновенное обоюдное понимание стало и фоном, и точкой отсчета моего вхождения в Церковь и в христианство. Именно тогда я впервые почувствовала благодатный поток «от сердца к сердцу». Эти крылатые слова выражают самую суть пастырского отношения отца Георгия к своим братьям и сестрам во Христе. Его сердечность, «замыкание» на каждом прихожанине во время исповеди влекли к нему людей с их бедами и болями. На субботних всенощных я наблюдала, как клубится хвост исповедников к отцу Георгию, и удивлялась его выносливости. В те времена он, правда, еще «летал» по храму, потом стремительно убегал. «Уходящая натура», – заметила я вскользь (была такая телепередача Льва Аннинского). Он улыбнулся – сравнение ему понравилось.

Однажды, вначале еще, я пожаловалась на свое одиночество здесь, в храме, и он, уже на ходу или, вернее, на лету, воздев руки к небу, в своем холерическом темпераменте утешил: «Мы же, Света, связаны духовно!» И это было для меня новым толчком к размышлению именно о духовной компоненте христианства, о сердцевине нашей церковной связи, то есть – о Господе Иисусе Христе.

Как-то в Великую пятницу он обмолвился, что это для него особая служба (Царские часы) и что он не знает, почему многие недооценивают пятничную службу. Когда у меня появилась возможность, я уже не пропускала литургию в пятницу. Каждое слово проповеди хотелось запомнить. Я спросила отца Георгия, можно ли записывать, и тогда появился в руках диктофон. Три-четыре человека рядом тоже записывали, для личного воспроизведения дома.

Однажды я, пропустив лекцию на Раушской[465], попросила ее у прихожанки – переписать, и она мне принесла с кассетой общую тетрадь, в которую уже расшифровала это слово. Листаю и поражаюсь: ровным почерком исписанные страницы с указанием даты, места, нумера кассеты для каждой проповеди или выступления. Тетрадей таких уже было более десятка. Я, со своим журналистским рефлексом (был такой ракурс в моей биографии), ощутила клад в своих руках и побежала к отцу Георгию: «Посмотрите, какую работу делает Нина Александровна Савостьянова, это же надо вводить в компьютер!» – «Да-а, – протянул отец Георгий, – надо подумать, как сделать». Я с некоторым, наверное, нахальством говорю: «Не надо вам думать! Если вы благословите, я начну это делать!» Тетради эти начались с 2000 года, и я продолжаю вводить тексты в компьютер, сейчас это уже 22-я тетрадь.

Это некоторое обоснование, почему я тоже решилась говорить. Пересказывать проповеди, конечно, не нужно. Но так как я ими за много лет уже как бы «прошита», как и проповедями отца Александра, которые мне тоже посчастливилось расшифровывать, то я осмеливаюсь говорить об их духовном влиянии на себя и моих ближайших сомолитвенников. И тут мне хочется рассказать о значении для нас именно пятничной литургии, или обедни, как любил ее называть отец Георгий. Это не противопоставление службам других дней; но в пятницу был какой-то свой климат, когда нет воскресного многолюдья и священник всех видит и знает не только визуально, но по именам и по разным семейным и рабочим ситуациям, приносимым на исповедь.