Последний сын графа

– Как многоопытный старый заводчик, – ответила она без запинки. – Как настоящий мачо, который забрал дядино наследство, выпнул нахальную малолетку с ее отродьем и счастливо воссоединился с женой. Вы так прекрасно смотритесь, посещая все приемы подряд, что никто и не вспомнит про мою девочку.

– Ты все это заранее просчитала! Это ты все это скормила Верене! Ты, только ты!

Взгляд Лизель стал холодным и острым.

– Естественно. Кто-то же должен быть виноватым. Почему бы не я?

Себастьян рассмеялся.

– Проще было «запасти образцы» и пусть бы Ви родила тебе внуков от самого Марти.

– Не говори глупостей. Она все же не кобыла! И вот еще… Твой Рене. Я ужасно люблю его, как ты знаешь…

Рене был сейчас последним, о ком Себастьян думал, но, когда Лизель упомянула мальчика, слегка покраснел. Он сам любил его, но как долго? Как много лет тому было, когда Себастьян заметил его? Рене болтался, как говно в речке, не нужный ни Марите, ни самому Себастьяну, пока не прибился на колени Лизель… Себастьян не мог бы точно назвать момент, когда он понял, как любит мальчика. Но точно знал, как часто видел того на коленях Лизель, которая что-то нашептывала ему.

– Что с Рене?

– Возможно, ему будет лучше пожить со мной, пока вы все тут не разберетесь?

– С чем разберемся?

– С тем, что вы там обсуждали, хохоча на весь дом?..

Себастьян пропустил ее «колючку» мимо ушей. Все мысли были только о Рене-младшем.

Сегодня мальчик, захлебываясь от счастья, рассказывал о том вечере, что провел у Филиппа. Сперва, – сказал он, – там была злая тетя. Рене упрямо не желал называть Иден по имени и даже в лицо звал «тетей», сколько бы та ни просила не называть ее так. Но вскоре тетя ушла, и Филипп, – ты знаешь, папа, Филипп совсем не злой? – спросил, не хочет ли он пожарить зефир на прутьях. Верена сперва не хотела, но Рене ее упросил. И она сказала, что он может есть зефир только после ужина.

Пока костер разгорался, Ральф показал ему боевой прием карате, а Филипп – из кикбоксинга. И он уже не боится возвращения близнецов. Филипп сказал, что сперва он поговорит с ними по-хорошему, но, если они не прекратят обижать Рене, он устроит им такую трепку, что они забудут, кто из них, кто. А потом Верена принесла для всех горячие бутерброды с гриля, и они все вместе их съели на улице, стоя вокруг костра. Бутерброды были с сыром и ветчиной, а еще с помидорами и листками салата.

– Она сказала, что приготовит мне снова, если я захочу!.. А можно я поеду на рыбалку на яхте? Филипп и Ральф сказали, что будет можно, если ты разрешишь! А ты поедешь с нами? А Ви?

Подумав о мальчике, Себастьян окончательно протрезвел и погрузился в адреналиновую тоску. Что он теперь скажет сыну, который так ожил и расцвел у него на глазах? Что его обожаемая подружка ушла от них? И что его братьям на самом деле нужен не он, а их другой «ребенок» – Верена?..

Лизель поднялась и позволила Михаэлю подать пальто. Затем надела перчатки.

– Ты позволишь Рене бывать у нас, как и прежде? Не станешь настраивать его против Ви?

– Она ушла навсегда? – спросил Себастьян в третий раз и тут же вспомнил: Лизель сказала – она не знает.

Потом вздохнул и кивнул.

– Разумеется, Рене может ходить к тебе, как и раньше. Надеюсь, я смогу так же видеться с Рихардом. Без судебных приставов?

– Естественно, дорогой. Как только я отправлю Верену прочь, ты можешь приходить к нам, как обычно. Когда захочешь. Когда она вернется, я думаю, я сумею ей объяснить. Она сама еще хорошо помнит Джессику.

– Но это такая чушь, Элизабет! Я всего лишь потрепался с женой.

Женщина помолчала, потом глубоко вздохнула и подняла голову.

– Ты никогда с ней просто так не трепался. Не обнимал ее, не целовал ей руки, и в свет ее так часто не выводил. Я никогда бы не впутала в такое дело Верену, если бы хоть на миг заподозрила, что ты способен…

Хоть капельку привязаться к своей жене.

После ухода Лизель, Себастьян какое-то время не двигался. Прокручивал в уме варианты и понимал, что она права.

Жена никогда еще не казалась ему такой интересной, как в этот последний год, что они провели с Вереной. Теперь все развалится без нее, станет так, как и было. Теперь, когда ему больше не за что быть благодарным жене, он не станет насиловать себя, выводя ее в люди. Марита заскучает, начнет, конечно, его пилить. И его станет мутить от одного ее тихого, обвиняющего голоса, похожего на жужжание циркулярной пилы. Он станет пропадать на конюшне, познакомится с парой новых девчонок, которые его отвлекут.

Девчонок, которые будут звать его «папочкой» и пилить, чтобы больше вкладывался.

Какой же он идиот!

Сама Марита сказала, что женщины способны ревновать, даже не любя. Как же он мог быть таким слепым? Пропускать все ее «шпильки» мимо ушей? Позволять себе сомневаться в любви Верены?

Искренней Марита была только один раз.

Когда визжала:

– Ты не получишь титула! Графиней всегда буду только я, а ты – навсегда останешься игрушкой в постели! Сексигрушкой для старика!