Последний полет орла

Ему предстояло пройти около лье до поселка Леде к югу от Алоста. На другом берегу реки Дендре город был совсем другим – не готика и ренессанс, а наскоро возведенные текстильные фабрики и лепившиеся к ним домишки рабочих. Еще пару лет назад производство ситца переживало расцвет: установленная Наполеоном блокада Англии устранила конкурентов, цены на ткани отечественного производства взлетели вверх, все старались нажиться наперебой, не особо заботясь о качестве, но из-за новой войны иссяк приток сырья, фабрики стали закрываться, их владельцы – разоряться… Не то же ли самое произошло и с самой Империей?

Вернувшись на квартиру, Альфред пообедал и, предвкушая вечер с хорошей книгой, отправился седлать своего коня: по заведенному им самим распорядку днем он упражнялся в верховой езде и стрельбе из пистолета, чтобы не утратить навыков. Хитрый конь надул брюхо, мешая как следует затянуть подпругу. Альфред вдруг вспомнил пехотного майора с его мулом, оставшегося в Бетюне. Где-то он сейчас? Армейское жалованье было для него единственным источником пропитания, у короля нет денег на армию, значит, майор, скорее всего, вновь нацепил трехцветную кокарду. Не стоит осуждать его за это. Старик дал слово несчастному Шарлю позаботиться о его бедной жене, вот в чём его долг. Он держит слово, а потому достоин уважения.

* * *

«Дежурный камергер имеет честь известить господина Бенжамена Констана о том, что пишет ему по приказу Е.В. Императора, приглашая незамедлительно явиться во дворец Тюильри. Дежурный камергер просит господина Бенжамена Констана принять уверения в его высочайшем почтении. Париж, 14 апреля 1815 г.».

Когда Констан в третий раз перечитал это письмо, его сердце колотилось так, что строчки перед глазами расплывались в бурые волны. Незамедлительно. Идти или… бежать?

Бежать поздно, поздно, поздно. У него было на это время, его не трогали, не мешали уехать, но он этого не сделал. Почему? В самом деле, почему? Чтобы иметь возможность видеть Жюльетту, говорить с ней… Глупости. Он думал так еще вчера, вернее, не думал – сам внушал себе это. Ему не хотелось ехать, вот и всё. Его уверили, что здесь ему ничто не угрожает, он может жить, как жил, ни во что не вмешиваясь. Но если б он ни во что не вмешивался раньше! Нет, прежде его это не устраивало, он хотел «занять место, соответствующее его талантам», выдвинуться, быть на виду. И вот теперь все на него смотрят, и ни за кого не спрячешься. «Я не стану бормотать опошленные слова во искупление постыдной жизни», – написал он в той злосчастной статье. Он говорил тогда слишком громко, чтобы отмалчиваться теперь…

Может, всё-таки не пойти? Ему не приказывают, его приглашают. Наивно было бы думать, что Бонапарт преобразился на Эльбе, точно Савл на пути в Дамаск, и вернулся в Париж другим человеком, – нет, привычку к деспотизму так быстро не изжить, однако он умный человек и не станет устраивать репрессий сразу по возвращении. Пока он не собрал вокруг себя надежную партию из лично преданных или зависящих от него людей, пока не накинул крепкую узду на движущие силы в обществе, чтобы вся упряжка слушалась мановения его руки и ни одна мелочь в стране не совершалась без его ведома, частным лицам можно не бояться и не пресмыкаться перед ним. Сейчас он намеренно будет казаться добрым, чтобы привлечь на свою сторону достойных людей, способных послужить отечеству, – искатели чинов и мест явятся сами, без зова. Наполеону нужны люди, которых не в чем упрекнуть, чтобы они своим авторитетом упрочили доверие к нему – доверие, которое он непременно обманет в будущем. Констан – один из таких людей. Кто смог бы бросить в него камень? Он сам – самый строгий свой судья, но его совесть спокойна. Назвать его перебежчиком значит погрешить против истины: не уехать вместе с правительством, сдавшимся без боя, не сбежать не значит переметнуться на другую сторону, наоборот: он остался верен своей стране, не отрекся от земли своих предков. Ему будут предлагать сотрудничество – в чём? Жозеф Бонапарт намекал на то, что его брат не прочь принять Конституцию. Чтобы завоевать весь мир, ему нужна была безграничная власть, но теперь надо заново покорить Францию, и для этого он пообещает французам свободу. Вернувшись ненадолго, Бурбоны успели напугать Францию призраком феодализма; Бонапарт вновь напишет на своем щите лозунг Революции: Свобода, Равенство и Братство! Его мраморные бюсты уже украшают кое-где красными фригийскими колпаками. Долго ли продержится этот лозунг? Господь ведает, но ведь и Наполеон не вечен. Сколько бы он ни говорил о мире, Империя – это война, которая рано или поздно разразится. Однако Vox audita perit, littera scripta manet – когда голос императора смолкнет навсегда, написанное пером останется в назидание потомкам. И этим пером может водить рука Констана!