Последний полет орла

Бросив газету, Шатобриан встал и заходил по комнате. Его душу терзала целая свора чувств, и трудно было сказать, чьи зубы острее. Зачем, зачем? Зачем Констан позволил втравить себя в эту авантюру? Под «Дополнительным актом» стоят подписи Наполеона и герцога Бассано, однако сочинял его новый государственный советник: это Хартия 1814 года, снявшая напудренный парик и заговорившая без версальского акцента. Неужели Констан не понимает, что применить предложенную им систему на практике всё равно не получится, а его имя, связанное с этим наспех состряпанным документом, лишь навредит делу, а не поможет ему? Безусловно, Шатобриан и сам хотел бы видеть ряд из этих положений облеченными силой закона: он всегда выступал за свободу слова и мысли, нераздельно связанную с неприкосновенностью личности и собственности, а также за расширение представительства и отмену имущественного ценза, но провести эти принципы в жизнь способно лишь законное правительство. Провозглашать их от имени узурпатора! Теми же устами, которые вчера клялись в верности королю! Кстати, в самом «Дополнительном акте» царит такой же сумбур, как и в поступках Констана: о каком всеобщем равенстве может идти речь, если существуют наследственные пэры, назначаемые императором? На санкюлота напялили имперский парадный костюм!

Растеряться немудрено: в Париже царит разнузданность, в провинции – анархия, гражданские власти грызутся с военными, тут чернь грозится жечь усадьбы и резать попов, там размахивают белым знаменем… Бонапарт чувствует себя калифом на час, а потому спешит; все эти игры в демократию ему нужны только для того, чтобы набрать рекрутов для своей армии. Смешно было бы поверить, что он согласился бы стать французским Вашингтоном – низвести себя до роли президента республики или генералиссимуса. Однажды упившись властью из чаши произвола, он мечтает вновь испытать то же опьянение, но в этот раз похмелье будет еще сильнее, чем в прошлый. Наверняка он сам это понимает, однако, подобно азартным игрокам, не может остановиться. Чиновники проигрывают в карты казенные деньги; Бонапарт ставит на кон Францию – вот что страшно! Чем бы ни кончилась партия, Франции придется платить за чью-то победу…

Встав у окна, Рене смотрел на улицу. Двое мужчин, неспешно фланировавших по ней, повернулись и приподняли шляпы, виконт сделал приветственный жест рукой. Ему было не разглядеть, кто это, но не всё ли равно. В Генте невозможно сделать и шага, не встретив знакомых.

Власть «короля Франции и Наварры» простиралась теперь на всего один особняк на улице Шан, в самом центре города, неподалеку от Ратуши и дозорной башни, да и тот принадлежал графу Хане ван Слейнхайзе. Какая ирония судьбы! В Генте родился в свое время Карл V – властитель империи, «над которой никогда не заходит солнце»… Людовик XVIII занимал первый этаж; его личные апартаменты, выходившие в сад, состояли из приемной, которую, в память о Тюильри, назвали «залом Маршалов», рабочего кабинета и спальни; туда можно было попасть из большой прихожей с плиточным полом, повернув направо, налево же была кордегардия и столовая с окнами на улицу. Капитан охраны и герцог де Блака, без которого Луи Станислас не мог обойтись, ютились на втором этаже. В этом «королевстве» было всегда шумно, людно и суетно; даже когда гвардейцы выгоняли из «зала Маршалов» разгалдевшихся посетителей, в кабинет долетали звуки колоколов с собора Святого Бавона и из церкви Святого Николая, а в столовую – грохот экипажей с площади Коутер.