Последний единорог

— Я не могу рассказать вам его целиком, — промолвила она. — Он никогда не кончается. — В ее глаза вернулся страх, как будто в пруд упал огромный камень: все было затянуто тучами и вихрилось, и везде мелькали быстрые тени. — Я бегу прочь из хорошего места, где мне было безопасно, и ночь пылает вокруг меня. Но это еще и день, и я иду под буками, под теплым, чуть кисловатым дождем, и там есть мотыльки, и медовый звук, и испещренные пятнами дороги, и городки, как рыбьи кости, и летающая тварь убивает старуху. Я все бегу и бегу в замерзающий огонь, куда бы ни свернула, и мои ноги — ноги зверя…

— Леди, — прервал ее Принц Лир, — моя Леди, с вашего позволения, не надо больше. — Ее сон начинал сгущаться и приобретать какую–то темную форму прямо между ними, и ему вдруг не захотелось знать, что же он означает. — Больше не надо.

— Но я должна продолжать, — говорила Леди Амальтея, — ибо он никогда не кончается. Даже когда я просыпаюсь, я не могу сказать, что реально, а что мне приснилось. Пока я двигаюсь, говорю, обедаю, я помню то, что никак не могло произойти, и забываю то, что случается со мною сейчас. Люди смотрят на меня, как будто я должна их знать, и я в самом деле знаю их — во сне, и огонь постоянно подбирается ближе и ближе, хотя я не сплю…

— Не надо больше, — в отчаяньи вымолвил он. — Этот замок построила ведьма, и часто разговоры о кошмарах только пробуждают эти кошмары к жизни. — Его бросил в дрожь не сам ее сон, а то, что она не плакала, рассказывая его. Будучи героем, он понимал плачущих женщин и знал, что нужно сделать, чтобы они плакать перестали (в общем и целом надо было что–то просто убить), но ее спокойный ужас смущал и обескураживал его, пока очертания ее лица сминали то отдаленное достоинство, поддержанием которого он был так доволен. Когда он заговорил вновь, его голос был молод и неуверен:

— Я бы ухаживал за вами с большим приличием, если бы знал, как мои драконы и мои подвиги утомляют вас, но они — это все, что я могу вам предложить. Я — герой лишь с недавних пор, а прежде, чем стать им, я вообще никем не был — никем, скучным, мягкотелым папенькиным сынком. Возможно, я и сейчас скучен, только по–другому, но я — здесь, и с вашей стороны неверно было бы ни к чему меня не приспособить. Я хочу, чтобы вы пожелали от меня чего–нибудь. Не обязательно доблестное деяние — что–нибудь, лишь бы оно было полезным.

И тогда Леди Амальтея улыбнулась ему — впервые с тех самых пор, как пришла и осталась в замке Короля Хаггарда. Маленькая улыбка, подобная новорожденной луне, легкий изгиб яркости на краешке невидимого, но Принц Лир склонился к ней, чтобы согреться. Он взял бы эту улыбку в ладони и своим дыханием раздул ее — если бы посмел.

— Спойте мне, — попросила она. — В этом как раз и будет доблесть — возвысить голос в этом одиноком, темном месте, и польза тоже будет. Спойте мне, спойте громко — потопите все мои сны, не давайте мне вспоминать, что бы там, внутри, ни хотело, чтобы я его вспоминала. Спойте мне, мой Лорд Принц, если вам это угодно. Это может показаться вам совсем не героическим деянием, но я буду рада ему.

И Принц Лир жадно запел на той холодной лестнице, и множество влажных, никогда никем не виденных существ зашлепали и затопотали в свои укрытия от дневной веселости его голоса. Он пел первые слова, пришедшие к нему, и слова эти были такими: