Последний апокриф

Однажды они с приятелем Платоном (прозванным за ширину плеч и высоту лба Лопатой!) именно сюда уже спускались – но, правда, не на лифте, а на бровях, предварительно до чертиков нализавшись в уютных винных погребках Сиракуз.

Попугай немедленно припомнил, как (то ли в 403-м, или годом позже, в 402-м году до Р. Х.!) дока Платон излагал ему собственную оригинальную версию мытарства Души по пути на Небо.

– Точно как пчелка, – говаривал Аристокл (Платон для Конфуция был попросту Аристоклом!), – перелетая от цветка к цветку, терпеливо вбирает в себя их живительный нектар, так и Душа помалу впитывает в себя Мед Бытия. – Как истинный философ, Аристокл сравнивал род человеческий с пчелиным ульем, а как человек – с осиным гнездом!

– С этим сладким продуктом Душа в конце земного пути и попадает в Чистилище, – хитро прибавлял Лопата.

– А потом куда Она попадает? – конкретно требовал продолжения попугай.

– А потом!.. – нарочито глуповато разводил ручищами и умолкал Аристокл, грустно покачивая огромной, в буграх и проплешинах головой философа (позже Конфуций уже не встречал такой головы!).

Но где у Платона заканчивалось размышление, там-то как раз у попугая возникали вопросы.

– А куда все девается, когда все кончается? – все-таки допытывался он.

– Ах, лучше не спрашивай! – по обыкновению, с плутоватой улыбкой на пухлых губах отмахивался Аристокл.

– А когда все кончается, что начинается? – тем не менее не унимался попугай.

На что древний грек блаженно прикрывал глаза, складывал ручищи-грабли крест-накрест на мощной груди и не без сарказма констатировал басом: «Покой!»

– Покой? – недоверчиво переспрашивал попугай.

– Покой! – театрально вздыхал Аристокл.

Тут стоит заметить, иные сентенции сиракузянина, типа «коммунизм есть светлое будущее всего человечества», неизменно вызывали у Конфуция внутреннюю скептическую улыбку (птицы, известно, принципиально не улыбаются!), а его пошлая утопия о «совершенном государстве» вообще доводила до гомерического внутреннего смеха; и только короткое, как мгновение, и емкое, как вечность, слово покой неожиданно пробуждало в нем сладкое чувство ожидания чего-то такого, не облекаемого в слова…

211 …Циклопических размеров агрегат для дойки чело-пчел со стороны напоминал древнеегипетскую пирамиду: такой же широкий и тяжелый у основания, он ступенчато уходил вверх и где-то там высоко венчался наконец тонким змеевиком, подключенным (опять же, по догадке Платона!) напрямую к пищеварительному тракту Самого Управляющего Процессом.

Из доильной машины, по всему немереному периметру, торчали тысячи умных присосок: подобно змеям, они извивались и шипели, гипнотически замирали перед броском и сладострастно причмокивали, намертво прилипая к очередной жертве.

Посредством этих самых присосок Мед Бытия от поставщиков (чело-пчел!) перекачивался наверх, к невидимому Потребителю.

Все гениальное – просто!

Сквозь зеркальные стены Чистилища (из зазеркалья, должно быть!) проступал призывный лозунг «Доись!», от низа до верха продублированный 5001 раз, на всех известных миру 5001 языках.

Все и доились!

После чего (в зависимости от сладости или горечи Меда!) чело-пчела либо получала пропуск дальше, в еще лучший мир, либо тут же, на месте, взрывалась и скоренько сгорала от стыда в синем очищающем пламени…

212 – …Мама родная, – пробормотала Маруся со слезами на глазах, – это за что же их так?

– За все! – четко и исчерпывающе ответил попугай.

– Жалко пчелок! – с грустью вымолвил Джордж.

– Человечков жалко! – огорченно вздохнула Маруся.

– Вы оба по-своему правы, хотя и не правы! – снисходительно заметил пернатый философ. – Ибо, – продолжил он ласково, – то, что вы видите, есть не совсем то, что вы себе представляете! Точнее, – добавил он мирно, – сейчас вы видите то, что себе представляете, но это не совсем то, что есть на самом деле! Но на самом-то деле, – подытожил он тоном, не терпящим возражений, – вы видите то, что невозможно представить и чего на самом деле не существует!

– Понятно… – пробормотал Джордж с сомнением, почесывая затылок за левым ухом.

Маруся в ответ не произнесла ни слова, только еще и еще раз хлюпнула носом и проглотила слезу.

Иннокентий задумчиво молчал.

Разумеется, он от Учителя слышал о некоем пункте под названием «Писец», которого нет, но который есть, и куда невозможно попасть, покуда ты есть, и откуда не выйти, пока тебя нет – и все-таки то, что он увидел, впечатляло и завораживало своими размерами и содержанием.

Как всегда, Чан Кай Ши изъяснялся ясно и непонятно!