87 …Иннокентий стоял и никак не решался позвонить в собственную квартиру за тяжелой пуленепробиваемой дверью из литого железа.
– Докажи, что ты воин, Ю! – наконец не выдержал попугай.
– Мне страшно… – признался герой, растерянно улыбаясь…
88 …При виде безвременно воскресшего мужа веснушчатый лик полусонной Аленушки исказила смешанная гримаса – удивления и ужаса.
– Любимая! – воскликнул Иннокентий.
– Илья! – испуганно пробормотала Аленушка, пятясь за дверь.
– Любимая, это я! – прошептал он, с ужасом наблюдая, как снова теряет ее – похоже, уже навсегда.
– Илья, черт тебя побери! – как резаная, завопила женщина и захлопнула дверь.
– Похоже на то, что она тебя не узнала! – разочарованно констатировал попугай.
Наш герой как стоял, так и осел на заплеванный пол.
Плохо понимая, что делает, он подобрал с полу окурок и сунул в рот.
– Брось эту гадость немедленно! – крикнула птица.
Но человек молчал – казалось, что он окаменел.
– Да не сиди ты как на похоронах! – не выдержал попугай.
– Не буду… – кивнул Иннокентий, поднимаясь с пола…
89…На повторный звонок их взорам явился голый по пояс гигант (в штанах-галифе, с бездарно наколотым Сталиным на животе, с генеральской фуражкой на голове!), подобный утесу, айсбергу, склону горы, оползню, на худой конец придорожной силосной башне!
– Чо надо, чувак? – с недоброй улыбкой продребезжал он детским фальцетом (звучащим явно не по фигуре!).
– Мне показалось, Аленушка… – было начал Иннокентий.
– Тибе показалось! – нагло оборвал великан, не удосужившись выслушать.
– Дай человеку сказать! – возмутился Конфуций.
– Да будя чирикать! – сказал, как отрезал, Илья.
– Я хоть и чирикаю, – важно заметила птица, – зато не уродую, как некоторые, потрясающий русский язык Александра Сергеевича Пушкина, Льва Николаевича Толстого и Федора Михайловича Достоевского. (Со всеми тремя перечисленными авторами он был лично знаком и каждого лично уважал!)
– Ух ты какой! – искренне удивился гигант и полез сальным пальцем сквозь прутики в клетку.
Пернатый философ, не терпящий фамильярности, дважды, однако, в назидание клюнул военного в палец – по мягкой подушечке!
– Ах ты мля! – разозлился гигант. – Я этим пальцем в носу ковыряю!
– Аленушка! – тихо позвал Иннокентий, заметив мелькнувшую тень.
– Уходи лучше, парень! – в последний раз по-хорошему попросил великан…
90 – …Беспредел царит внутри человеческого сообщества! – с грустью констатировал попугай сразу после того, как за гигантом захлопнулась дверь.
Иннокентий молчал (встречая насилие, он терял образ речи и каменел!).
– На кой черт вообще, разобраться, такое сообщество, где никто ни с кем и никогда не может договориться! – ерошил перья и никак не мог успокоиться попугай.
Снизу со скрипом и визгом приполз старый лифт, из которого на лестничную площадку выползло некое сморщенное, трухлявое существо непонятного рода, в вязаном пальто и пуховом платке (типа оренбургского!), с авоськой, полной дребезжащих бутылок из-под бормотухи.
– У нас не бумжуют! – ржаво и торжественно возвестило существо, извлекая из вязаной варежки мобильный телефон.
– А ну, как потом посмеешься! – угрюмо и с нажимом пообещало существо (действительно, наш герой при виде старухи улыбнулся!).
– Папаша, куда вы звоните? – перепугался попугай.
– В милицию, ясное дело, куда! – с астматической страстью ответило существо.
– Помилуйте, за что? – аж подпрыгнула птица в клетке.
– Спасите, насилуют! – мощно, по-молодому заголосило существо в микрофон мобильника. – Ой, нету мне силы терпеть, так насилуют! – радостно извещало оно.
– Проша Порфирьевна! – тихо позвал Иннокентий. – Вы меня не узнаете?
Старуха (Конфуций ошибся, приняв мамашу за папашу!) заткнулась, и трижды растерянно перекрестилась, и трижды же жирно и смачно сплюнула через левое плечо.
– Иннокентий… – в отчаянии, сложив руки на груди, напомнил он.
– Иннокешка… – в испуге попятилась от него старуха.
– Ну, наконец! – с облегчением воскликнул Конфуций.
– Иннокешка, живой… – повторила мамаша (мамаша – понятно, условно, вульгарно!), и трижды подряд осенила себя крестным знамением, и так же трижды же сплюнула через левое плечо (суеверие с верой в старушечьем сердце, похоже, не ссорились и уживались!).
– Да какой же еще! – нетерпеливо запрыгал на жердочке попугай (люди злили его своей неспособностью доверять собственным глазам!).
– Я-то думала, сокол, ты помер совсем… – прослезилась бабулька.
– Смерти нет! – устало провозгласил попугай, наверное, в тысячный раз.
…Кто бы знал, как он, Конфуций, устал от невежд, вахлаков, профанов, пентюхов, недоучек и простаков!
И скольких дебилов он видел во все времена и скольких уже убеждал признать как очевидное:
а)
б)
в)