Последний апокриф

87 …Иннокентий стоял и никак не решался позвонить в собственную квартиру за тяжелой пуленепробиваемой дверью из литого железа.

– Докажи, что ты воин, Ю! – наконец не выдержал попугай.

– Мне страшно… – признался герой, растерянно улыбаясь…

88 …При виде безвременно воскресшего мужа веснушчатый лик полусонной Аленушки исказила смешанная гримаса – удивления и ужаса.

– Любимая! – воскликнул Иннокентий.

– Илья! – испуганно пробормотала Аленушка, пятясь за дверь.

– Любимая, это я! – прошептал он, с ужасом наблюдая, как снова теряет ее – похоже, уже навсегда.

– Илья, черт тебя побери! – как резаная, завопила женщина и захлопнула дверь.

– Похоже на то, что она тебя не узнала! – разочарованно констатировал попугай.

Наш герой как стоял, так и осел на заплеванный пол.

Плохо понимая, что делает, он подобрал с полу окурок и сунул в рот.

– Брось эту гадость немедленно! – крикнула птица.

Но человек молчал – казалось, что он окаменел.

– Да не сиди ты как на похоронах! – не выдержал попугай.

– Не буду… – кивнул Иннокентий, поднимаясь с пола…

89…На повторный звонок их взорам явился голый по пояс гигант (в штанах-галифе, с бездарно наколотым Сталиным на животе, с генеральской фуражкой на голове!), подобный утесу, айсбергу, склону горы, оползню, на худой конец придорожной силосной башне!

– Чо надо, чувак? – с недоброй улыбкой продребезжал он детским фальцетом (звучащим явно не по фигуре!).

– Мне показалось, Аленушка… – было начал Иннокентий.

– Тибе показалось! – нагло оборвал великан, не удосужившись выслушать.

– Дай человеку сказать! – возмутился Конфуций.

– Да будя чирикать! – сказал, как отрезал, Илья.

– Я хоть и чирикаю, – важно заметила птица, – зато не уродую, как некоторые, потрясающий русский язык Александра Сергеевича Пушкина, Льва Николаевича Толстого и Федора Михайловича Достоевского. (Со всеми тремя перечисленными авторами он был лично знаком и каждого лично уважал!)

– Ух ты какой! – искренне удивился гигант и полез сальным пальцем сквозь прутики в клетку.

Пернатый философ, не терпящий фамильярности, дважды, однако, в назидание клюнул военного в палец – по мягкой подушечке!

– Ах ты мля! – разозлился гигант. – Я этим пальцем в носу ковыряю!

– Аленушка! – тихо позвал Иннокентий, заметив мелькнувшую тень.

– Уходи лучше, парень! – в последний раз по-хорошему попросил великан…

90 – …Беспредел царит внутри человеческого сообщества! – с грустью констатировал попугай сразу после того, как за гигантом захлопнулась дверь.

Иннокентий молчал (встречая насилие, он терял образ речи и каменел!).

– На кой черт вообще, разобраться, такое сообщество, где никто ни с кем и никогда не может договориться! – ерошил перья и никак не мог успокоиться попугай.

Снизу со скрипом и визгом приполз старый лифт, из которого на лестничную площадку выползло некое сморщенное, трухлявое существо непонятного рода, в вязаном пальто и пуховом платке (типа оренбургского!), с авоськой, полной дребезжащих бутылок из-под бормотухи.

– У нас не бумжуют! – ржаво и торжественно возвестило существо, извлекая из вязаной варежки мобильный телефон.

– А ну, как потом посмеешься! – угрюмо и с нажимом пообещало существо (действительно, наш герой при виде старухи улыбнулся!).

– Папаша, куда вы звоните? – перепугался попугай.

– В милицию, ясное дело, куда! – с астматической страстью ответило существо.

– Помилуйте, за что? – аж подпрыгнула птица в клетке.

– Спасите, насилуют! – мощно, по-молодому заголосило существо в микрофон мобильника. – Ой, нету мне силы терпеть, так насилуют! – радостно извещало оно.

– Проша Порфирьевна! – тихо позвал Иннокентий. – Вы меня не узнаете?

Старуха (Конфуций ошибся, приняв мамашу за папашу!) заткнулась, и трижды растерянно перекрестилась, и трижды же жирно и смачно сплюнула через левое плечо.

– Иннокентий… – в отчаянии, сложив руки на груди, напомнил он.

– Иннокешка… – в испуге попятилась от него старуха.

– Ну, наконец! – с облегчением воскликнул Конфуций.

– Иннокешка, живой… – повторила мамаша (мамаша – понятно, условно, вульгарно!), и трижды подряд осенила себя крестным знамением, и так же трижды же сплюнула через левое плечо (суеверие с верой в старушечьем сердце, похоже, не ссорились и уживались!).

– Да какой же еще! – нетерпеливо запрыгал на жердочке попугай (люди злили его своей неспособностью доверять собственным глазам!).

– Я-то думала, сокол, ты помер совсем… – прослезилась бабулька.

– Смерти нет! – устало провозгласил попугай, наверное, в тысячный раз.

…Кто бы знал, как он, Конфуций, устал от невежд, вахлаков, профанов, пентюхов, недоучек и простаков!

И скольких дебилов он видел во все времена и скольких уже убеждал признать как очевидное:

а) что жизнь не с них началась и на них не закончится!

б) и что то, что мы видим, – есть не обязательно то, что вообще существует!

в) и что пяти наших чувств чересчур маловато – увы! – для осознания великого многообразия мира!