Последние дни Помпеи

— Как христианин, которым я сделался, я обличу всенародно вас всех — служителей Изиды! Солнце не взойдет и трех раз, как вся ложь жрецов Изиды вместе с великолепным именем Арбака сделаются посмешищем толпы! Дрожи передо мной, темный колдун, и уходи с моей дороги!

Все дикие страсти, унаследованные Арбаком от своего народа и до сих пор, хотя плохо, но все же скрываемые всегда, проявились теперь со всей силой. Мысли вихрем закружились в его голове; он видел перед собой человека, который отказывал ему в руке Ионы, сообщника Главка, новообращенного назарянина, жесточайшего врага, угрожавшего сорвать маску со всех тайн храма Изиды, с него самого! Он схватил свой грифель — враг был в его власти: они стояли одни, перед развалинами храма… Арбак оглянулся — никого не видно было вблизи; тишина и уединение придавали ему смелости.

— Так умри же в твоем бреду! — пробормотал он и, подняв руку над левым плечом молодого христианина, который только что намеревался идти, дважды проткнул острием его грудь. Апесид упал с проколотым сердцем, не издав ни одного звука, к подножию храма. Египтянин посмотрел с дикой зверской радостью на своего врага, но в ту же минуту сообразил, какой опасности он подвергает себя. Он осторожно вытер свой грифель о траву и об одежду убитого, завернулся в свой плащ и собрался уходить, когда заметил какого-то юношу, приближавшегося к нему нетвердыми шагами. Луна озаряла своим спокойным светом все его лицо, казавшееся беломраморным: египтянин узнал фигуру и лицо Главка! Несчастный грек пел какую-то бессвязную, сумасшедшую песню.

— Ага, — прошептал Арбак, видевший воочию ужасное действие напитка, изготовленного колдуньей Везувия. — Так судьба и тебя посылает сюда, чтобы я мог обоих своих врагов уничтожить за раз!

И он быстро спрятался в кусты, готовый, как тигр, броситься на свою вторую жертву. Он заметил безумный огонь в прекрасных глазах афинянина, судороги, искажавшие его лицо, бледные губы… Он видел полное безумие, но тем не менее заметно было, что вид окровавленного трупа произвел впечатление на помутившиеся мозги юноши. Главк остановился, взялся за голову, как будто хотел что-то сообразить, наклонился и сказал:

— Эи, ты, приятель! Ты спишь или бодрствуешь? Вставай, вставай, день уже начался!

Египтянин выскочил из кустов и так сильно ударил кулаком наклонившегося Главка, что тот упал рядом с убитым. Потом Арбак закричал, насколько мог, громко:

— Эй, граждане, сюда, сюда! помогите! убийство! убийство у порога храма… Скорей сюда, не то убийца убежит.

При этом он наступил греку ногой на грудь, хотя тот и без того лежал недвижимо, и, как будто желая заглушить голос собственной совести, закричал еще громче. Он вытащил у Главка грифель, обмакнул его в крови убитого и положил рядом с трупом. Между тем сбегались, запыхавшись, люди, некоторые с факелами, бросавшими красноватый колеблющийся свет на все предметы; все толкались, спрашивали и, сильно жестикулируя, бежали к месту происшествия.

— Поднимите тело и удостоверьте, кто убийца! — сказал Арбак.

Велико было благочестивое негодование и ужас собравшихся, когда они узнали в безжизненном трупе жреца почитаемой Изиды, но еще сильнее было удивление, когда в обвиняемом узнали блестящего афинянина.

— Главк! — сказали в один голос в толпе. — Может ли это быть?

Какой-то центурион, начальник стражи, с своей военной важностью, выступил вперед и закричал:

— Что это? кровопролитие? Кто убийца?

Народ указал на Главка.

— Этот? Ну, клянусь Марсом, вид у него, как будто он убитый, а не убийца! Кто его обвиняет?

— Я! — ответил Арбак, гордо выпрямляясь; при этот драгоценные камни, украшавшие его одежду, сверкнули и бросились в глаза центуриону, убеждая его в почтенности обвинявшего.

— Извини, твое имя?

— Арбак, в Помпее довольно известное имя, смею думать. Я шел через рощу и видел, как жрец и Главк оживленно о чем-то между собой говорили; неуверенная поступь афинянина, его резкие движения и громкий голос обратили на себя мое внимание: он показался мне пьяным или сумасшедшим. Вдруг я увидел, как он выхватил свой стилет, — я бросился, но было уже поздно, чтобы предотвратить удар. Два раза пронзил он свою жертву и, когда наклонился над упавшим, я ударил его, возмущенный всем виденным.

— Он открывает глаза, губы шевелятся, — сказал центурион. — Скажи-ка, пленник, что можешь ты ответить на это обвинение?

— Обвинение? Ха-ха-ха! Я говорю вам, что это было превесело, когда колдунья напустила на меня свою змею! Что же я мог сделать?… По я ведь болен, очень болен: огненный язык змеи ужалил меня!.. Положите меня в постель, пошлите за доктором. О, будьте милосердны — я горю! Мозг и ноги горят у меня! — И с раздирающим душу стоном несчастный опустился на руки окружавших его людей.

— Он сумасшедший, — с состраданием сказал центурион. — И в своем сумасшедшем бреду он, верно, и убил жреца. Видел его сегодня кто-нибудь из вас?

— Я, — сказал один из присутствующих. — Сегодня утром он проходил мимо моей лавки и заговорил со мною; вид у него был такой здоровый, как и всегда.